Расулова, который в своем темно-сером заграничном костюме смотрелся на фоне спартанского жилища Юрия Якушева, как новенький «ламборджини», поставленный в один ряд с ржавыми «запорожцами» и «москвичами».
– Живешь, как воин, – поставил диагноз дагестанец. – Вернее, как русский солдат.
– А я и есть русский солдат, – напомнил Юрий, аккуратно разливая коньяк. – Кстати, я что-то не пойму, в чем разница между воином и русским солдатом. Мне всегда казалось, что это одно и то же.
– Не совсем, – возразил Расулов. – То есть русский солдат – это, конечно, воин. И, как правило, очень хороший. Но хороший воин в мирное время живет, как шейх, в роскоши и довольстве. А русский солдат и в старости укрывается шинелью, которую ему выдали в первый день службы.
– М-да, – неопределенно промолвил Якушев. Крыть было нечем. – Знаешь, давай-ка мы не будем затрагивать национальный вопрос. Понаехали тут и учат…
– Извини, дорогой, – покладисто согласился Расулов. – Как поживаешь, не спрашиваю. Ты из тех, кого об этом спрашивать бесполезно. Если жив – значит, все хорошо, и спрашивать не о чем. А если умер – некого. Как твой командир – пишет?
– Быков? – переспросил Юрий.
Переспрашивать было незачем: из всех, под чьим началом он когда-либо служил, Расулов был знаком только с Романом Даниловичем Быковым – одним из тех, кто ценой своей и чужой крови спас ему жизнь. Собственно, сделал это именно Быков, остальные, в том числе и Юрий, были на подхвате.
– Пишет, – с усмешкой ответил Якушев. – Примерно раз в полгода.
– И как он?
Юрий пожал плечами.
– Служит. Женился, снова получил подполковника…
– Не самые свежие новости, – заметил гость. – Даже я их знаю.
– Он десантник, а не писатель, – напомнил Юрий. – И тоже относится к категории людей, которые счастливы, если живы. Проснулся утром, пощупал себя – ага, живой! Значит, все нормально. И вообще, один умный человек сказал, что счастье – это отсутствие новостей. А о чем писать, если новостей нет? Надеюсь, ты спросил о нем не потому, что он тебе снова понадобился?
Расулов отрицательно покачал головой.
– Просто он мне понравился. Хороший человек и настоящий солдат. Давай за него выпьем.
– Принимается и поддерживается, – кивнул Якушев.
Они чокнулись и выпили за Быкова.
– Хорошо, – сказал Юрий, ставя на стол пустую рюмку, и бросил в рот виноградину. – Надеюсь, Данилычу жена позволяет опрокинуть рюмку-другую на сон грядущий. Ночной колпак, как говорят англичане.
– Его жена – это тот рыжий демон в юбке, который дерется, как ниндзя? – уточнил Расулов.
– Ну, в юбке я Дашку сроду не видел, – в интересах истины заявил Якушев. – А что до цвета волос, так она, поди, уже и сама не помнит, каким он был изначально. Но что демон, то демон.
– Два сапога пара, – сказал кавказец с удовлетворенным кивком.
– За Дарью, – предложил Юрий, наполняя рюмки.
– С превеликим удовольствием. Да простит меня всемогущий аллах!
Они выпили за Дарью. Расулов взял лежащий на краю стола спецназовский нож с острым, как бритва, вороненым лезвием и стал ловко резать на дольки яблоко, держа его в ладони.
– А ты не думаешь обзавестись женой? – положив одну дольку в рот и аппетитно хрустя, поинтересовался он. – Не обижайся, но хорошая хозяйка тебе явно не помешала бы.
– За хорошей хозяйкой надо снаряжать целую экспедицию в глубинку, – сказал Юрий. – Да и то… У них это сейчас не модно – домашнее хозяйство, дети…
– А ты возьми мусульманку, – предложил Расулов.
– А смысл? Правоверная со мной жить не сможет – грех. А та, которой шариат по барабану, ничем, кроме записи в паспорте, не отличается от коренной москвички. Только шерсти на ногах больше.
Расулов фыркнул и, взяв инициативу в свои руки, налил по третьей. Его внимание привлекли лежащие на подоконнике неровной стопкой книги. Поставив бутылку, он протянул руку, взял верхнюю книгу и удивленно приподнял густые, чуть тронутые сединой брови: это был учебник по истории.
– Занимательное чтиво, – сказал он.
– Решил освежить знания, – слегка смущаясь, объяснил Якушев. – Думаю вернуться в университет. Надоело быть недоучкой. Я же только и умею, что метко стрелять.
– И тебя это не устраивает, – полувопросительно подсказал Расулов.
– Хватит, настрелялся вволю.
– И кем ты планируешь стать – школьным учителем?
– Да нет уж, уволь. На войне спокойнее, – сказал Юрий. – Надо менять специальность. Экономика, менеджмент…
– Попробуй, – без особенного энтузиазма произнес кавказец. – Тем более что между историей и экономикой очень много общего. Только ты ведь воровать не умеешь, какой из тебя экономист! Впрочем, в одном ты прав: диплом о высшем образовании еще никому не мешал. Как говорится, без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек. Конечно, начинать в твоем возрасте новую карьеру рискованно, но, в конце концов, кто не рискует, тот не выигрывает. Можно обратиться к Шапошникову, да и я сумею чем-то помочь…
– К Шапошникову? – Юрий с сомнением поиграл бровями. – Не знаю, не знаю… Кстати, как он поживает, наш господин олигарх? Чем кончилась эта его затея с махачкалинским инвест-проектом?
Расулов вздохнул и пожал плечами.
– Ну, а как ты думаешь, чем она могла кончиться? Перерезали ленточку, пустили пыль в глаза тузам из еврокомиссии, провели несколько пресс-конференций… В общем, производство, если тебя интересует именно оно, до сих пор не работает. И вряд ли когда-нибудь заработает. Зачем? Все и так получили то, чего хотели: Москва – положительный рапорт европейских комиссаров, Шапошников – благосклонность Кремля…
– А ты, судя по кислому виду, потерял больше, чем приобрел, – предположил Юрий.
– Выигрывать приятно, но и проигрывать надо уметь. Проигрыш тоже обогащает – ну, хотя бы жизненным опытом, который дороже денег.
– Все, что не убивает, делает нас сильнее, – с понимающим видом поддакнул Якушев. При этом он с горечью вспомнил, скольких жизней стоило осуществление затеи, о которой они сейчас говорили. Считалось, что своими действиями они предотвратили или хотя бы отсрочили новую войну на Северном Кавказе; так это или нет, Юрий до сих пор не знал. Зато другое знал наверняка: Жуку, Баклану и всем, кого они перебили, разыскивая похищенного Магомеда Расулова, это уже безразлично. Именно поэтому дружба, столь настойчиво предлагаемая дагестанцем, представлялась ему чем-то вроде горького
