одного человека из других воинских частей. И все эти водители утверждали, что их автомобили не отмывались на ПуСО, а просто менялись на границе 30-ти километровой зоны — из чистых машин люди пересаживались в грязные и наоборот. И ведь действительно, так это и было, но только зимою при минусовой температуре. С первыми теплыми днями грязные машины, остававшиеся в 30-ти километровой зоне, отмывались и люди получали возможность добираться до Чернобыльской АЭС и обратно без пересадки. Именно на такой «отмытой» машине мне и пришлось вывозить людей на Чернобыльскую АЭС в мае-июле 1987 года.* * *
Вчера при въезде на ПуСО уровень радиоактивного загрязнения моего автомобиля составлял 65 мР/ч, значит сегодня из «саркофага» произошел выброс радионуклидов.
Для отмывки автомобилей на ПуСО оборудовано пять эстакад, но обслуживаются латышами только две. Для заезда на эти эстакады колонна машин разбивается на две очереди.
Въезжаю на эстакаду, глушу двигатель и остаюсь в кабине. Внизу мойщик в костюме химзащиты, перчатках и очках (костюм химзащиты не защищает от радиационного облучения, но он защищает от попадания радиоактивной грязи на одежду мойщика). Мойщик открывает кран и начинает поливать мою машину мощной струей теплой воды с разведенным в ней специальным стиральным порошком (который впрочем мало чем отличался от обычного стирального порошка, к тому же еще и был расфасован в обычные упаковки, поэтому у местных женщин с успехом менялся на самогонку). Минут через десять мойщик перерывает воду и машет рукой.
— Проезжай!
Съезжаю с эстакады. К машине подходит дозиметрист и производит замер — 70–75 мР/ч.
Разворачиваюсь на второй заход и становлюсь в конец очереди. Через час вновь въезжаю на эстакаду, глушу двигатель и кричу мойщику.
— Мой лучше! Сколько раз еще крутиться?
— Мне по барабану сколько раз! Я работаю два часа и меняюсь — с прибалтийским спокойствием отвечает мойщик.
Через 10 минут во второй раз подъезжаю к дозиметристу. Уровень радиоактивного загрязнения автомобиля на этот раз несколько ниже — 50–60 мР/ч, но все равно еще гораздо выше нормы. Разворачиваюсь, но в хвост очереди уже не становлюсь, а заезжаю на свободную эстакаду. Две другие, необслуживаемые, эстакады заняты, водители сами отмывают свои машины.
Сильным напором воды стараюсь выбить радиоактивную грязь из рессор и щелей под крыльями, куда не смог добраться мойщик в своем неуклюжем костюме химзащиты. Вода с радиоактивной грязью отбрасывается на меня. Через минуту я уже весь, с головы до ног, мокрый, но вода теплая, искупаться в такую жару одно удовольствие.
На этот раз все в норме — 35 мР/час по кругу. Прошу дозиметриста «прозвонить» меня: Роба «звенит» 80–90 млР/ч. Пятая точка опоры «звенит» полный рентген в час (Все мои предшественники, и я тоже, по прибытии на станцию ложились досыпать в кабинах своих автомобилей. При этом никто не разувался и сапоги с радиоактивной пылью оказывались на сиденье водителя).
Прошу дозиметриста проверить уровень радиационного фона в кузове. Как только штанга со счетчиком Гейгера приблизилась к кузову, стрелка дозиметра тут же зашкалила. Переключить прибор в третье положение дозиметрист отказывается.
— Не положено!
Но это уже и не важно, какой бы уровень радиации не был в кузове, люди все равно будут продолжать ездить в этом кузове. Поэтому лучше ничего не знать и понапрасну не переживать.
(Меня начинало тошнить, когда впоследствии приходилось читать в соцсетях утверждения некоторых чернобыльцев о том, что во время ликвидации аварии на ЧАЭС соблюдался «строжайший радиационный контроль», в частности на ПуСО во время отмывки автомобилей).
* * *
Через два часа все машины «отмыты» и мы колонной подъезжаем к шлагбауму на выезде из 30-ти километровой зоны.
Из будки выходит милиционер с дозиметром на груди и начинает производить контрольный замер уровня радиоактивного загрязнения наших автомобилей — «строжайший контроль», милиционеры тоже не даром едят свой хлеб. Милиционер сует штангу дозиметра под крылья наших машин, он уже знает все места откуда особенно трудно выбить радиоактивную грязь, поэтому быстро находит их. Несколько машин разворачиваются и возвращаются на ПуСО.
Наконец мы выезжаем из 30-ти километровой зоны. Проехав Диброво говорю командиру.
— Сегодня на станции был выброс.
Командир не верит.
— Если бы сегодня был выброс, то я знал бы об этом.
* * *
Когда в начале года произошел первый выброс радионуклидов из «саркофага» на Чернобыльской АЭС была небольшая паника. Люди так быстро покинули станцию, что забыли на ней несколько человек.
Впоследствии на выбросы уже перестали обращать внимание — выбросы происходили практически каждую неделю.
15
В полк возвращаемся под вечер. Обратная дорога заняла около четырех часов. Останавливаемся перед въездом в парк техники. Люди выпрыгивают из кузовов автомобилей и бегут в часть. Все устали, скорее принять душ, поужинать и единственное развлечение в помещении столовой посмотреть очередной старый фильм.
Но для водителей рабочий день еще не закончен. Нас встречает полковой дозиметрист. Еще раз проверяется уровень радиоактивного загрязнения отдельных частей наших машин — «строжайший контроль». За 50 километров пути в «чистой зоне», от ПуСО до части, уровень радиационного фона повысился до 65–75 млР/час.
Пока машина не будет «отмыта», ее не запустят в парк техники. Возле дороги нас поджидает машина с цистерной наполненной водой из протекающей неподалеку речушки. Мойщиков нет, машины моют сами водители.
Моя машина находится в голове колоны, поэтому я остаюсь возле машины и жду свою очередь на отмывку. Водители, чьи машины находятся в середине и хвосте колоны бегут в часть, на ужин.
Подъезжаю к АРСу, беру брандспойт и начинаю поливать свою машину струей воды с разведенным в ней стиральным порошком. Давление гораздо ниже, чем на ПуСО, поэтому остаюсь почти сухим. Воду надо экономить, да и другие водители ждут. Управляюсь за пять минут.
«Свой» дозиметрист не цепляется. Формальная проверка радиационного фона и моя машина уже в парке техники.
Надо успеть еще и на ужин. Бегу в столовую. Все люди уже поели, на столе меня ожидает миска с остывшей кашей, на этот раз уже без мяса, и неполная кружка чая с молоком.
На
