тебя там ждет? Ты опять будешь мстить, следить, взрывать этих несчастных ребят только потому, что они любят друг друга?
– Любят? – Она произнесла это вопросительно-отчаянно, словно впервые догадалась.
Георгию стало жаль ее.
– Катерина… Катенька… Помнишь, когда мы познакомились, я спросил, что тебе мешает? Я дословно помню. – Он закрыл глаза: – «Понимаете ли, Георгий, сейчас мне мешает ретроградный Меркурий – это самое неблагоприятное время для принятия решений». Так вот сейчас у тебя внутри этот Меркурий. Он давит на тебя, меняет твои решения, затуманивает разум. Я чужд астрологии, но я почитал об этом. Да, это интересное состояние – состояние не только звезд на небе, которые там чему-то не благоприятствуют, это и у тебя внутри. Ничего не решай сейчас, не делай. Надо затихнуть на время, переждать. Просто живи, как жила, ходи на пляж, гуляй, живи!
– Я не могу гулять одна, Георгий, не могу. Я устала гулять одна.
– Но он с тобой все равно не будет.
– А я не буду без него. Если не со мной – то ни с кем. Ты не понимаешь, он испортил мне все, а сам живет, порхает! Одна его дома обихаживает, вторая – на работе. Он окружен любовью, а я осталась ни с чем. Ему все прощают, а я – исчадие ада.
– Он ни на кого не нападает, он просто придурок, а не злодей. И они не будут долго вместе, вот увидишь.
Катя посмотрела на него с подозрением:
– Я знаю, почему ты так говоришь. Догадываюсь.
– Вот и не мешай, раз догадываешься. Посиди пока тут, подумай. Сходи на море. И насчет врача – ты зря отказываешься, он отличный специалист…
– Не начинай! Хорошо, – она сдалась, – я пока побуду тут. Я понимаю, что ты хочешь сделать. Но ни к каким врачам не пойду, так и запомни. И положи на стол мой паспорт.
Она честно сидела на пляже целый вечер, кругом гуляли пары, бегала беззаботная молодежь. Кто-то танцевал с бубном, серферы отдыхали на песке, перебрасываясь редкими фразами – их голоса заглушало море.
А утром у нее уже был билет, и с чемоданом она неуклюже выбралась на улицу.
Такси еще не приехало. Солнце палило нещадно, еще не было десяти часов утра, а жара уже стала тяжелой и вязкой, как после полудня.
Катя перетащила чемодан на другую сторону улицы – здесь, в тени, обнаружился вход в небольшой магазинчик.
Вообще-то это была пекарня, но ей хотелось только бутылку воды. Но когда Катя вошла внутрь, волна запаха теплого хлеба обдала ее так сильно, что захотелось есть.
Она замерла у прилавка с булочками.
– Тебе помочь, геверет? – Молодой мальчик по ту сторону кассы смотрел очень приветливо.
– Помогите, – почти прошептала Катя, чувствуя, что вкладывает в это слово немного больше, чем от нее ждут. И что улыбается почти против своей воли. Обаяние этого парня было какого-то радиоактивного свойства. – Вообще-то я утром никогда не ем, я и не хотела, тем более в такую жару…
– Возьми вот эти булочки, ты не пожалеешь, – он ловко орудовал специальными щипцами. – О, да ты с чемоданом! Ты уже уезжаешь? Только ведь приехала!
– Откуда ты знаешь?
– Ну вы даете, русские, ничего не замечаете. Ты столько лет живешь напротив, я даже знаю твои окна.
– Так мало покупателей, что нечем заняться, кроме как смотреть в окна?
– Когда видишь такую красивую девушку, как ты, геверет, о покупателях не думаешь… Я положу тебе еще бублики, раз ты в дорогу. В твоей холодной России ты достанешь их, вспомнишь обо мне и согреешься.
– Да, если откопаюсь из снега.
– Там сейчас снег? В мае? – Он удивился.
– Там всегда снег. Прости, мотек, мне пора. – Она взяла пакет, расплатилась и быстро вышла.
От восточных людей она быстро уставала.
На улице ее давно ждало такси.
Уже загрузившись, она вспомнила, что забыла купить воду. Возвращаться не хотелось.
«Куплю в аэропорту», – решила она, усаживаясь, и попросила водителя выключить кондиционер – ей хотелось открыть окно и почувствовать морской ветер.
И тут же заметила мальчика из магазина, он что-то кричал ей, перебегая дорогу.
Она поморщилась – эта левантийская развязность ей никогда не нравилась. Мальчик был стройный и высокий, пластичный.
Катя невольно представила его на пляже, на доске или паруснике, может, в лодке, с веслом. Такого она рисовала вчера.
Он подбежал и просунул в открытое окно бутылку воды.
– Жарко, геверет, жарко, – и задержался пальцами на ее руке.
На одну лишнюю секунду Катя подарила ему молчаливую улыбку, и они наконец рванули с места.
Времени было ровно столько, чтобы не опоздать.
Мальчик оказался прав – о еде она забыла сразу же, как замелькали за окнами улочки Тель-Авива, а потом, на эстакаде, она уже не могла думать ни о чем другом, кроме Москвы.
И уже выбравшись из Домодедово, зябко закуривая первую сладкую сигарету, она почувствовала, как замерзла. Полезла в рюкзак за ветровкой и наткнулась на промасленный крафтовый пакет.
В это невозможно было поверить, но остывший хлеб все еще сохранял свой божественный запах. И она вспомнила его – гибкого мальчика, парусник, мелкий-мелкий песок пляжа, всю эту босоногую приморскую жизнь, прожаренную солнцем, – и улыбнулась.
Вся дорога по грязному серому городу была окрашена в те, другие цвета – слепящий желтый, ярко-голубой, темно-бирюзовый, белый, без тени желтизны цвет песка и темно-розовый закат над морем.
Она была благодарна Георгию. И внутри снова стало тепло.
«Надо отправить ему эсэмэску», – решила она, но вытянула из рюкзака дневник.
«Спасибо этому хитрецу – я снова вернулась к себе домой. Мой дом – там, что уж об этом говорить. Москва принесла мне столько боли и разочарований, но, что удивительно – только в Москве я с теплотой думаю о доме, море, о чувстве свободы, которое я здесь обретаю. А, попав туда, рвусь душой в московские уютные сумерки, и грезится мне совсем другое море – море ночных огней, машин, светофоров, перекрестков, двориков…
Может, это мужская психология – всегда думать не о той женщине, с которой ты рядом.
В Израиле мне не хватает нашей печальной зимы, зрительного покоя. Еще в институте я интуитивно выбрала графику, потому что начала понимать – цвет – не мое. Мое – линия, а сочетания цветов меня быстро утомляют. Поэтому в Москве светло-серое небо, грязный снег, светлые пастельные здания дают моим глазам отдых после ярких красок
