следи за «титаном» да плитой, над которой рабочая одежда сушится. Все в одном помещении, и выходить, кроме как за дровами да за углем, никуда не требуется. Но уж, видно, так она устроена — и здесь утонула в хлопотах.
Ну, во-первых, в самой кубовой. «Титан» потускнел, закоптился. Протерла его тряпкой с мылом, почистила песком. Стал как новый. Глянула на умывальник — краники медные. Вот и хорошо! Вычистила их кирпичным порошком — засияли, засверкали, сразу в помещении повеселело. Потом за печь взялась. Она вся в бурых полосах — рабочие креозотом измазываются, когда шпалы перетаскивают, и одежда пачкает. Долго ли побелить! Известь, мел — все рядом.
У ребят чайников не хватает. Сбегала к коменданту — оказалось, чайники на складе лежат. Пока раздавала их по комнатам, увидела, что у ребят на двух-трех человек одна табуретка. А табуреток на складе опять же полным-полно. Снова к коменданту. Тот, как всегда, пьяненький, кричит беззлобно:
— Сам знаю, тетка. Подводы нету. Не дает начальство подводу.
Александра Петровна руками всплеснула:
— На сто метров — и подводу требовать! Да я живенько сама перетаскаю.
Перетаскала. Так и начало цепляться одно за другое.
Шустрая, ловкая, выносливая, она все делала незаметно, не проронив иной раз и слова.
— Смотри Ты, — первый выразил восхищение Краснов, — как мышка!
С Краснова и началось ее сближение с обитателями общежития.
Краснов пришел на стройку недавно, отбыв заключение. За что — в общежитии точно не знали. Сам он утверждал, что «срок тянул за зря». Ему не верили, а он, казалось, нисколько не тревожился по этому поводу. Правда, здесь за Красновым никаких серьезных грехов не замечали, но, легкомысленный, бесшабашный, он частенько нарывался на неприятности. То нагрубит в бухгалтерии, то вдруг среди ночи заорет на все общежитие песню, а то перетащит к себе в комнату радиоприемник и патефон из красного уголка. Ему частенько доставалось от девчат за слишком бесцеремонное обращение; впрочем, он ничуть не обижался и, смеясь, давал сколько угодно колотить себя по широкой, сильной спине. Вообще Краснов отличался веселым, общительным нравом, но бросалось в глаза, что вокруг него всегда была какая-то пустота. Человек поет, улыбается, острит, а все один да один.
И вот однажды поздно вечером Краснов явился в общежитие сильно пьяным. Таким его Александра Петровна ни разу не видела. Он остановился в дверях кубовой, расположенной в самом начале коридора, навалился всем телом на косяк двери и, низко свесив голову, задумался о чем-то натужно и горько. Александра Петровна поспешила к нему и, подставив свои худенькие плечи под его большую руку, сказала:
— Пойдем, пойдем! Опрись… помогу.
Краснов повел головой в ее сторону, глянул исподлобья.
— А-а… мышка! Хороший ты человек, мышка. А я вот котлы продал. Котлы — это часы, понимаешь? Ну и… гуляю.
— Зачем же продал? Покупать да продавать — какой прок?
— Понимаешь, мышка, письмо я получил… Подожди, где же оно?
Чувствовалось, что он очень хотел выговориться. Александра Петровна провела его в кубовую, уселась рядом. Краснов отыскал в заднем кармане брюк письмо — смятый треугольник. Она прочитала:
«Здравствуй, незнакомый человек! Твое письмо решили распечатать мы, потому что Алексеич уже полгода как помер. Ты сюда больше не пиши, раз дяди твоего нету. Извини, если что неладно написали.
Потаповы»
— Все… Точка… — Иван горестно запустил руку в жесткие, начесанные на лоб челкой волосы. — Больше не пиши! Никуда не пиши! Некому тебе писать. Был один дядя — и тот отдал концы… Скажи мне, мышка: разве это порядок, что человеку даже письма, простого письма послать некому?
Что дядя? Кто его знает, какой он, дядя? Иван и не видел его никогда. Отыскивая его через адресные столы, он не собирался к нему ехать и не рассчитывал на какую-либо помощь. Но самое маленькое — завязать переписку, — на это он имел право надеяться. Получать и отправлять письма, как любой из его соседей по общежитию, — больше ничего.
Нет, не сладко жилось этому всегда распевающему песни, всегда улыбающемуся парню!
Он хорошо видел, что его сторонятся, и только разная шпана, которая нанялась на стройку, чтобы получить подъемные, а затем скрыться, не прочь взять его в свою компанию. Уехал бы на другую стройку — не отпускают. Да ведь и там разглядят, кто он. Сразу скажут: «Вырос среди блатных». А оно так почти и было. И насчет заключения — что срок зря отбывал — соврал. Участвовал в краже. Но теперь он сказал себе: «Точка». А ему не верят.
— Поверят, — убеждала его Александра Петровна. — Потерпеть надо.
— Терплю.
— Вот-вот… Только уж очень шалый ты, держать себя не умеешь.
— Верно, не умею, не научился..
На другой день рано утром Александра Петровна зашла к Ивану Краснову — поглядеть, не проспал ли он.
В комнате — три кровати. Худощавый, стройный паренек с веснушчатым лицом и волосами цвета чистого золота представился:
— Толяша.
Затем показал на Краснова и третьего обитателя комнаты — низенького крепыша, примерно одних лет с Красновым — и добавил:
— Ваняша, Коляша.
Александра Петровна знала, что фамилия «Коляши» — Пахомов. Фамилии рыжего она еще ни разу не слышала, хотя успела заметить, что в общежитии он пользовался тем особым вниманием, каким пользуется в любой компании самый юный и самый неопытный. Товарищи любовно звали его «Толик-цветик»; что касается девушек, то им пришлось по вкусу другое прозвище — «Золотистый-золотой». Непоседа и вьюн, Толик-цветик, даже задержавшись на одном месте, все равно без конца крутил головой и выделывал что-нибудь ногами и руками.
Сейчас Анатолий вышагивал по комнате, уминая кусок черного хлеба и запивая его холодной водой из большой алюминиевой кружки. Его товарищи с азартом уписывали столь же несложный завтрак, только волы себе налили горячей. Нетрудно было догадаться, что в их кружки не попало ни крупинки сахара. Пахомов сосредоточенно листал за столом книгу, а примостившийся рядом Краснов с любопытством вытягивал шею, стараясь разглядеть картинки на мелькающих страницах.
— Хоть бы картошки сварили, — несмело заметила Александра Петровна. — От одного хлеба невелика польза. Через час опять голодные.
Толя сразу же откликнулся:
— Картошки? Это можно, это просто. Только зачем же варить? Лучше поджарить. Коляша, на каком масле прикажешь — на коровьем или на постном? А может, на сале? Может, залить яйцом?
Пахомов улыбнулся и сказал Александре Петровне просто:
— На хлеб денег наскребли, а на картошку не хватило.
Она не удивилась. Достаточно нагляделась на стройках, как живет холостая молодежь. В получку — как сыр в масле катаются, а перед получкой — зубы на
