нахожу его бесцеремонную манеру – глазеть на незнакомого человека – по меньшей мере невежливой, если не оскорбительной.
Волк, казалось, понял намек и немедленно перестал на меня таращиться. Встав на ноги, он еще раз принюхался к моему знаку и, очевидно, принял решение. Быстро, с уверенным видом он начал систематический обход участка, который я застолбил для себя. Подойдя к очередному «пограничному» знаку, он обнюхивал его разок-другой, затем старательно делал свою отметку на том же пучке травы или на камне, но с наружной стороны. Наблюдая за ним, я понял, в чем моя ошибка, вызванная невежеством: волк ставил свои знаки крайне экономно и смог проделать весь круг, ни разу не заправляясь, или, если слегка изменить сравнение, на одном баке горючего.
Через каких-нибудь пятнадцать минут операция была закончена. Затем волк вышел на тропу там, где кончались мои владения, и рысцой пустился к дому, предоставив мне пищу для самых серьезных размышлений.
9
Старый добрый дядюшка Альберт
Моя небольшая территория, окруженная чужими владениями, была выделена с соблюдением существующих правил; волки признали ее самостоятельность и ни разу не нарушали границ. Иногда кто-нибудь из них мимоходом останавливался у демаркационной линии и освежал свою сторону пограничного знака. В свою очередь я, в меру сил и способностей, старался не отставать от соседей. Опасения за личную безопасность постепенно исчезли, и я смог все внимание уделять изучению зверей.
Очень скоро наблюдения показали, что волки ведут размеренный образ жизни, однако не являются рабами твердого режима. Во второй половине дня самцы отправляются на ночной промысел. Порой это происходит в четыре часа, но они могут и промедлить – до шести или семи часов вечера. В поисках добычи волки рыскают довольно далеко от логова, хотя, по-видимому, всегда остаются в пределах угодий, занятых семьей. По моим подсчетам, охотясь в нормальных условиях, волки до зари успевают сделать около шестидесяти километров. В трудные же времена им приходится покрывать еще большее расстояние – мне доводилось видеть, как самцы возвращались домой только после полудня. Остаток дня они спят, но на свой особый, волчий манер, то есть свертываются калачиком на пять-десять минут, после чего быстро встают, оглядываются и, повернувшись на месте разок-другой, снова ложатся.
Волчица и волчата обычно ведут дневную жизнь. Едва самец отправляется на вечернюю охоту, как самка скрывается в логове и почти не показывается, разве только чтобы глотнуть свежего воздуха, попить воды или наведаться в мясной тайник.
Этот тайник заслуживает особого упоминания. Вблизи от логова волки никогда не хранят пищи; сюда доставляется только такое ее количество, какое необходимо для немедленного потребления. Все излишки, добытые на охоте, волки сносят в тайник, расположенный метрах в восьмистах от логова, среди нагромождения валунов, и прячут мясо в расщелинах. Запасы предназначаются главным образом для питания кормящей волчицы, которая лишена возможности сопровождать самца в далекие охотничьи походы.
Я заметил, что тайником исподтишка пользовалась пара песцов, чья нора находилась неподалеку. Волки, разумеется, знали место расположения норы и наверняка замечали «утечку» продуктов, но ничего не предпринимали против воришек, хотя им не составляло труда выкопать и уничтожить их выводок. Песцы, в свою очередь, совершенно не боялись волков, и мне неоднократно доводилось видеть песца, тенью проносившегося в каких-нибудь паре метров от волка, который никак на это не реагировал.
Позже я пришел к выводу, что почти все волчьи логова в Бесплодных землях представляют собой заброшенные песцовые норы, впоследствии занятые и расширенные новыми хозяевами. Возможно, именно полезность песцов как землекопов и обеспечивает им неприкосновенность, но, скорее всего, такая терпимость волков – проявление присущего им дружелюбия.
В течение дня, когда волки-самцы расслабляются, волчица довольно рьяно занимается домашним хозяйством. Волчата с визгом вырываются из опостылевшего заточения и тоже проявляют бурную активность, доводящую их до полного изнеможения. Круглые сутки что-нибудь да происходит; неудивительно, что мне почти не удавалось оторваться от стереотрубы.
После двух суток непрерывных наблюдений я дошел до предела. Создалось безвыходное положение: спать я не решался, боясь пропустить что-нибудь важное, с другой стороны, я буквально валился с ног, в глазах двоилось, временами даже троилось. Впрочем, последнее обстоятельство, возможно, зависело от внушительного количества «волчьего сока», к которому я усердно прибегал, чтобы не заснуть.
Требовалось что-то предпринять, иначе рухнет намеченная программа исследований. Мне долго не приходило в голову ничего путного, но как-то, глядя на одного из волков, мирно дремавшего на холмике у логова, я неожиданно нашел исключительно простое решение проблемы: мне следовало научиться спать как волки.
Однако выполнить задуманное удалось не сразу, сказывалось отсутствие сноровки. Я пробовал закрыть глаза и проснуться через пять минут – ничего не выходило. Раз-другой мне действительно удавалось задремать на короткое время, но затем я заснул по-настоящему и проспал несколько часов кряду.
Вскоре я понял, в чем ошибка. Оказывается, необходимо было точно повторить все действия дремлющего волка. В конце концов я убедился, что свертывание клубком в начале и кружение в конце каждого периода дремоты – совершенно необходимое условие успеха. Чем это объясняется, я так и не знаю. Возможно, изменение положения тела усиливает кровообращение. Но зато я знаю совершенно точно, что серия коротких, но правильно, по волчьим правилам проведенных отрезков сна освежает куда лучше, чем то бесчувственное состояние, длящееся семь или восемь часов, которое у человека призвано удовлетворять потребность в отдыхе.
К сожалению, волчья дрема совершенно не подходит к условиям нашего общества, в чем мне пришлось убедиться на собственном опыте после возвращения в цивилизованный мир. Юная дама, в которую я тогда был влюблен, рассталась со мной, ибо, по ее словам, уж лучше жить с рахитическим кузнечиком, чем провести еще хоть одну ночь со мной в постели.
По мере того как я все глубже вовлекался в круговорот повседневных занятий волчьей семьи, мне становилось труднее сохранять к волкам безличное отношение. Несмотря на все старания подходить к ним с чисто научной объективностью, мне так и не удалось избежать влияния их индивидуальностей. Главу семейства я назвал Георгом в честь царственного джентльмена, за которого я сражался в годы войны в качестве простого солдата и которого он мне очень напоминал[6]. Правда, в полевых дневниках Георг неизменно значился просто как волк А.
