устроил собственное логово неподалеку от волчьего, однако не настолько близко, чтобы мешать мирному течению их жизни. Ведь как-никак это я, чужак, к тому же не волкоподобный, вторгся к ним, и мне казалось, что не следует слишком торопить события.
Покинув избушку Майка без всяких сожалений (чем теплее становились дни, тем сильнее в ней пахло), я разбил небольшую палатку на берегу залива, прямо против логова. Лагерный инвентарь я сократил до минимума: примус, котелок, чайник и спальный мешок – вот и все хозяйство. Никакого оружия я не взял (о чем иногда случалось пожалеть). Большую стереотрубу я установил прямо у входа в палатку, что позволяло днем и ночью обозревать логово, даже не вылезая из спального мешка.
В первые дни я отсиживался в палатке и лишь ненадолго выходил в случае крайней необходимости, да и то когда волков не было видно. Добровольное «одиночное заключение» понадобилось для того, чтобы звери привыкли к палатке и воспринимали ее просто как еще один бугор на весьма холмистой местности. Позже, когда от комаров не стало житья, я и вовсе перестал выходить из своего убежища (если не дул сильный ветер) – ведь самыми кровожадными созданиями в Арктике оказались вовсе не волки, а несносные кровососущие.
Предосторожности, принятые мной для сохранения покоя волков, оказались излишними. Если мне понадобилась неделя, чтобы трезво оценить характер волков, то они меня раскусили с первой же встречи. Не скажу, чтобы с их стороны наблюдалось явное неуважение к моей особе, но звери как-то умудрялись настолько последовательно игнорировать меня и сам факт моего существования, что это даже сбивало с толку.
По чистой случайности я раскинул палатку шагах в двадцати от одной из главных троп, по которой волки уходили на охоту и возвращались со своих угодий, лежавших на западе. Через несколько часов после моего переезда палатку обнаружил волк, державший путь к себе домой. Он возвращался с ночной работы, устал и стремился поскорее добраться до постели. Волк поднимался по тропинке, шедшей в гору, и находился от меня не более чем в сотне шагов; голова его была опущена, глаза полузакрыты, казалось, он глубоко задумался. Ничто в нем не напоминало то на редкость чуткое и осторожное существо, каким рисует волка вымысел. Напротив, он был настолько поглощен своими мыслями, что, вероятно, так и не заметил бы палатку, хотя проходил совсем рядом с ней. Но я вдруг задел локтем чайник, и тот звякнул. Волк поднял голову и широко открыл глаза, однако не остановился и не прибавил шага. Быстрый взгляд искоса – вот и все, чем он меня удостоил.
Правда, я не стремился привлекать особого внимания, но от такого полного пренебрежения мне просто становилось неловко. На протяжении двух недель волки почти каждую ночь пользовались тропой, проходящей возле палатки, но никогда, если не считать одного памятного случая, они не проявляли ни малейшего интереса ко мне.
К тому времени, когда произошло упомянутое событие, я уже немало узнал о своих соседях. Выяснилось, например, что они вовсе не бродяги-кочевники, какими их принято считать, а оседлые звери и к тому же хозяева обширных владений с очень точными границами.
Территория, составлявшая собственность моей семьи волков, занимала свыше двухсот пятидесяти квадратных километров; с одной стороны она была отделена рекой, но в остальных направлениях не имела четких географических рубежей. Тем не менее границы существовали, и очень ясно обозначенные, разумеется на волчий манер.
Тот, кто наблюдал, как собака на прогулке по своему району оставляет визитные карточки на каждом подходящем столбе, уже догадался, каким способом волки отмечают свои владения. Примерно раз в неделю стая совершает обход «фамильных земель» и освежает межевые знаки. Подобная заботливость в данном случае, очевидно, объяснялась наличием еще двух волчьих семейств, чьи «поместья» примыкали к нашему. Впрочем, мне ни разу не пришлось быть свидетелем разногласий или драки между соседями. Поэтому все дело, по-видимому, сводится просто к традиции.
Так или иначе, но, убедившись в наличии у волков сильно развитого чувства собственности, я решил воспользоваться этим и заставить их признать факт моего существования. Как-то вечером, когда волки ушли на ночную охоту, я сделал заявку на собственный земельный участок площадью около трехсот квадратных метров, с палаткой в центре, который захватил отрезок волчьей тропы длиной примерно в сотню метров.
Чтобы гарантировать действенность заявки, я счел необходимым оставлять знаки владельца через каждые пять метров на камнях, покрытых мхом кочках и на клочках растительности – по всей окружности захваченной территории. Застолбить участок оказалось труднее, чем я предполагал. На это ушла большая часть ночи; пришлось часто возвращаться в палатку и выпить неимоверное количество чая. Но к утру, когда охотники обычно возвращались, все было готово. Чувствуя себя несколько изнуренным, я прилег в палатке в надежде немного отдохнуть и одновременно проследить за результатом.
Долго ждать не пришлось. В 8:14, как значится в моем дневнике наблюдений, из-за увала появился вожак стаи. Как всегда сосредоточенный, он, по своему обыкновению, даже не соизволил взглянуть в сторону палатки. Но, поравнявшись с местом, где граница моих владений пересекла его путь, волк резко остановился, словно наткнулся на невидимую преграду. Нас разделяли каких-нибудь пятьдесят метров, и в бинокль мне было отлично видно, как выражение усталости сменилось у зверя сильнейшим замешательством.
Осторожно вытянув нос, волк принюхался к одному из помеченных мною кустиков. Он, казалось, никак не мог сообразить, что следует предпринять. После минутной растерянности волк отошел на несколько шагов и только тогда наконец взглянул на палатку и на меня. Это был долгий, изучающий, очень внимательный взгляд.
Но после того как я добился своей цели и заставил волка обратить на себя внимание, мне в голову пришла тревожная мысль: не нарушил ли я по неведению какой-нибудь важный волчий закон и не придется ли теперь расплачиваться за собственную опрометчивость? Вот когда я пожалел, что не захватил с собой оружия, – взгляд волка становился все более пристальным, глубоким и жестким.
Меня это начинало нервировать. Я и раньше-то не любил игры в гляделки, а тут еще против меня выступал такой мастер. Взгляд желтых глаз становился все свирепее, все злее; тщетно старался я принудить волка потупиться.
Положение – хуже некуда. В отчаянной попытке выйти из создавшегося тупика я громко откашлялся и на какую-то долю секунды повернулся спиной к противнику, давая ему понять, что
