при их противопоставлении.
Заметим, во-первых, что объяснение, исходящее из социальных фактов, не обязательно означает исключение из анализа отдельных людей (particuliers). То, что при таком объяснении значительное внимание уделяется вопросу об интериоризации частным лицом коллективных детерминаций (практически на бессознательном уровне), свидетельствует как раз о стремлении учесть в равной степени коллективный и индивидуальный аспекты социальной реальности.
Точно так же нельзя сказать, что индивиды, какими их представляют себе экономисты, вступая в рыночные отношения, действуют исключительно как совершенно изолированные персонажи — вопреки тому, что обычно подразумевается под словом «индивид» как в трудах экономистов, следующих методологическому индивидуализму, так и в работах социологов, отрицающих индивидуализм и подвергающих сомнению аномию и произвольный характер социальных отношений, возникающих в результате конкуренции индивидов (Durkheim, 1960а, p. II—VII). Мы полагаем, напротив, что состояние экономического индивида подразумевает соблюдение актором определенных требований, позволяющих говорить о нем как о моральном лице. При этом «моральные» отношения мы понимаем не в узком значении доброжелательности (disposition bienveillante) по отношению к другим людям, то есть своего рода компенсации за корыстный эгоизм, как это понимается в некоторых либеральных концепциях. Согласно нашему подходу, моральная компетенция (capacite morale) лежит в основе самих отношений рыночного обмена. Ведь чтобы прийти к согласию по поводу внешних благ, перечень и определение которых носят обобщенный характер, индивиды должны суметь абстрагироваться от своих личных особенностей (particularites). Представление о благах как о благах частных и исключительных не позволяет задуматься над тем, что в основе универсального определения благ, возможно, лежит некое общее знание, общая договоренность. Именно благодаря этому соглашению или конвенции (convention) акторы могут координировать свои действия и интересы в конкуренции за обладание благами (desirs d'appropriation). Заметим, однако, что в экономической теории наличие подобного соглашения, как правило, специально не оговаривается и остается имплицитным, само собой разумеющимся.
В связи с этим вспоминается попытка Адама Смита, предпринятая им в «Теории нравственных чувств», описать поведение индивидов, проявляющих подобную моральную компетенцию, с помощью понятий «симпатии» и «беспристрастного наблюдателя».
Если рассматривать социальных акторов как субъектов, действующих под влиянием коллектива, а экономическую конвенцию — как нечто, что влияет на индивидов, противопоставление коллективного и индивидуального постепенно сходит на нет и утрачивает свой смысл. Это говорит о том, что подобное противопоставление не передает различия между двумя моделями. Анализируя общий для их дисциплин объект — а именно отношения между людьми, — социологи и экономисты вынуждены учитывать как частные свойства людей, так и их способность преодолевать свои частные состояния для достижения согласия на некотором общем основании. Назовем это основание «высшим общим принципом» (principe superieur соттип). Заметим, что этот принцип может принимать разные формы в зависимости от того, реализуется ли он посредством коллективного волеизъявления или в силу универсальности рыночных благ. Таким образом, напряжение (tension) между отсылкой к обобщенным категориям («коллектив») и отсылкой к частным категориям («индивид») не является результатом конфликта между двумя системами научного объяснения. Это противоречие лежит в основе каждой системы. Двухуровневая структура (уровень частных лиц и уровень высшего обобщения) свидетельствует об общей для двух моделей теоретической архитектонике, что позволяет рассматривать их как политические метафизики.
Редукция политических метафизик в социальных науках
Таким образом, несмотря на, казалось бы, непримиримое противостояние методологического индивидуализма и холизма, мы ставим перед собой задачу выявить элементы сходства между объяснением, исходящим из индивидуальных поступков, и объяснением, исходящим из коллективного поведения. Обнаружение общих элементов в этих методологических построениях, традиционно противопоставляемых друг другу, позволит нам наметить новый для социальных наук предмет исследования, увязав потребность в согласии с условиями возникновения разногласий.
Поставленная задача требует более внимательного анализа структуры каждого из методологических построений в отдельности, так как антиномия двух моделей приводит к их упрощенному пониманию, а их взаимная критика и вовсе оставляет этот вопрос в тени.
Чтобы упростить нашу задачу и лучше объяснить наш подход, мы ограничимся анализом двух теоретических разработок в социальных науках, не претендуя на рассмотрение всего комплекса этих дисциплин, ни даже на рассмотрение всех областей социологии и экономики. Мы остановили свой выбор на социологии коллективных фактов и на теории рыночной экономики. Указанные построения отличаются последовательностью схем объяснения. Кроме того, эти схемы могут быть включены в самые разнообразные комбинации, что, собственно, и мотивировало наш выбор.
Задача социологии коллективных фактов, как и теории рыночной экономики, — выявить законы взаимодействия людей. В первом случае в фокусе внимания оказывается формирование коллективной воли. Во втором — достижение договоренности на рынке путем уравновешивания желаний к обладанию благами (desirs dyappropriation). При этом каждая из этих дисциплин берет за основу определенное правило согласия, некоторый универсальный принцип, превосходящий частные свойства людей. В социологии коллективных фактов — это «коллективная идентичность», а в теории рыночной экономики — «рыночное благо». Выявить эти скрытые метафизические допущения, лежащие в основе объяснений каждой из дисциплин, не так просто. Ведь экономика и социология обрели статус научных дисциплин, противопоставив себя философии. Мы же постараемся показать, что матрицей и для экономики, и для социологии послужили именно концепции политической философии и соответствующие им метафизические построения.
Анализ преемственности и разрыва между философией, с одной стороны, и экономикой и социологией, с другой, обнаруживает общую для двух последних дисциплин трансформацию: постепенное превращение метафизического высшего общего принципа в позитивный научный закон. Именно ценой этой редукции, придавшей социальным наукам натуралистический характер, социология и экономика смогли сблизиться с естественными науками, с политической физикой. Но эта редукция существенным образом изменила смысл понятия «правило» и интерпретацию взаимоотношений между правилами и индивидами. В политической философии правило понимается как конвенция (convention), как своего рода точка опоры, позволяющая согласовать устремления различных людей, знающих о существовании конвенции и признающих ее. В дальнейшем мы рассмотрим подробнее, как справедливость той или иной конвенции обосновывается в процессе разработки соответствующей политической философии. В политической физике, созданию которой способствовали социальные науки, правило понимается как научный закон, действие которого распространяется на людей, как оно распространяется на вещи. Речь здесь уже не идет о согласовании устремлений частных лиц на основе высшего общего принципа, на основе признанной формы обобщения (forme de generalite). Оба уровня структуры политической метафизики проецируются на одну плоскость, в которой люди, как и вещи, различаются между собой лишь степенью соответствия их поведения или функционирования некоторой закономерности. Иными словами, степенью их подчинения закону.
Так, в социологической школе Дюркгейма коллективное существо (Vetre coliectif) — это не только моральное существо (Vetre moral) (коллектив у Дюркгейма предстает в этом качестве тогда, когда ученый выступает не в роли социолога, а в роли политического
