же работаю. Еще двое суток.
Взгляд девушки задумчиво остановился. Потом она сказала:
— Дрянь у тебя, а не работа. Хочешь, я поговорю с братом? Он работает в солидной фирме.
— Нет, нет, — мне пока здесь нравится, — сказал Вовка.
А в следующую смену произошло событие, которое изменило многое в его жизни. А, главное, изменило и его самого.
5
В первый день охоты Лукич решил пройти вдоль заболоченной низины по подножию хребта параллельно дороге, по которой они с Гришкой ехали сюда. Особой разницы не было — в какую сторону идти, потому что от избушки было всего четыре главных направления, по которым обычно ходил охотиться Лукич: первое, по которому он пошел сегодня; второе — параллельное этому, но по самому хребту, уходящему в южную сторону; третье — по хребту, уходящему на север; четвертое — по юго-восточному склону уходящего на север хребта. Все маршруты по протяженности, если просто по ним идти никуда не отклоняясь, были относительно короткими — километра 4–5 в один конец и столько же, но уже по другой тропе, обратно. Было еще столько же больших маршрутов, по которым Лукич ходил для разнообразия — увидеть, что такое там происходит, какой зверь там обитает, и по делам. К примеру, избушка его друга Семена находилась в семи километрах, и идти к нему было легко, потому что она располагалась на севере за пологим перевалом в широкой, низкой относительно главного хребта долине. Идти к Семену нужно было, чтобы не переваливать через пологий перевал, сначала по хребту, а потом по его восточному склону спуститься в долину, где располагался охотничий участок Семена. Туда легко, а вот обратно — надо подниматься на вершину хребта или идти в обход, через пологий перевал, а это почти на три километра дальше.
По одному короткому маршруту Лукич, как правило, ходил охотиться раз в неделю: четыре коротких плюс один день выходной плюс один или два длинных маршрута. За неделю распуганный выстрелами и собаками зверь успокаивался, человеческие и собачьи запахи выветривались, и зверь возвращался обратно к привычным для него местам обитания.
Выйдя из избушки, Лукич подпер палкой дверь, зажал мелкокалиберную винтовку подмышкой, придерживая ствол согнутой в локте рукой, и, крикнув собакам:
— Ко мне! — пошел по вчерашним, припорошенным снегом, своим следам, вниз по склону. На небе сияло солнце, и первый снег, укрывший землю и ветви елей, кедров и лиственниц, искрился в его лучах. И воздух, прозрачный до такой степени, что, если бы смотреть с Лысой горы, можно было бы увидеть и русло Большой реки, над которой стояла легкая дымка тумана. А Большая река текла почти в тридцати километрах отсюда. Здесь в горах лежал снег и было морозно, а там, у Большой реки, и у деревни снега еще не было, а лишь тянуло к ним с гор морозный воздух, пахнущий первым снегом.
Яркое солнце чуть подтаивало лежащий на хвойных ветках снег, и он бесшумно падал. Ветви, освобожденные от груза, приходили в легкое движение — распрямлялись, и собаки поначалу бросались на эти движения. Лукич тоже пару раз сбрасывал большие теплые рукавицы, хватая голыми руками винтовку. Но вскоре все успокоились, подавив охотничий азарт. Собаки Самур и Гроза ушли вперед, в чащу. Угба быстрым шагом шла по тропке впереди хозяина, а сам Лукич шел не спеша, размеренно расходуя силы, с удовольствием рассматривая окружающий его мир, вслушиваясь в таежные звуки, вдыхая таежный воздух с едва уловимыми запахами древесной смолы, снега, подгнивших колодин, брусничника, мхов…
Но эта идиллия вскоре закончилась — впереди, левее от тропы, залаял Самур, потом там же гавкнула Гроза — начиналась тяжелая, на износ, работа. Лукич свернул с тропы и на лай, по прямой, через колодины, камни, раздвигая рукой, головой, телом колючие ветки, побежал, держа в правой руке наперевес винтовку.
Лай, который в таежной тишине звучал звонко и казался близким, исходил с противоположного склона небольшого лога, которыми был испещрен весь склон главного хребта. Лукич, благо, что снега было пока мало, быстро спустился в лог, но вот крутой подъем отнял много сил и, добежав до лиственницы, под которой «танцевали» собаки, облаивая добычу, почти совсем задохнулся, а сердце в груди колотилось так, что, казалось, слышно было по всей таежной округе, и руки, от нехватки кислорода в мышцах, тряслись так, что, целясь, Лукич был вынужден прислонить цевье винтовки к соседней молодой совсем уже голой от иголок лиственнички. Целился пока Лукич лишь в вершину старой лиственницы, возле которой прыгали в охотничьем азарте собаки. Лиственница возвышалась метров на двадцать пять над землей, а Лукич стоял на склоне лога, метра на два еще ниже, и среди остатков желтой хвои не сразу рассмотрел красный, почти огненный на солнце беличий хвост.
«Редкий цвет!» — подумал Лукич, прицелился белке в глаз, плавно нажал на спусковой крючок.
— Б-з-з-ж-у-у! — звук выстрела хлестнул по таежной тишине. По полету падающей с вершины белки Лукич понял, что промахнулся — белка была ранена и падала, растопырив лапки, в надежде зацепиться за спасительную ветку. Но спасения не было. У земли Самур лишь на секунду сжал челюсти, хрустнув беличьим черепом, и выпустил добычу на снег.
Подошел Лукич, похвалил собак, поднял белку — пуля вместо глаза угодила вскользь белке в шею, сбив ее с дерева.
«Не высший сорт, но на первый, пожалуй, потянет», — по-деловому думал Лукич, снимая шкурку со зверька. Для этого он достал из-за голенища бродень финку, обрезал по суставам лапки, сделал, как бритвой, надрез под хвостом, аккуратно, чтобы не повредить шкурку, финкой отделил позвонки спины от хвостовых позвонков, пальцами, ухватив за позвонки хвоста, вытащил из меховой шкурки хвоста, а потом стянул шкурку чулком с тельца. Из рюкзака достал два целлофановых мешочка: в один положил шкурку, во второй — тушку. Сложил добычу в рюкзак, и, хотя вся эта процедура заняла не больше пяти минут, Лукич успел отдышаться, унять сердцебиение. Но тут со стороны тропинки, откуда Лукич побежал на лай собак, затявкала Угба. Ничего не оставалось, как через лог бежать назад.
Место для обеда Лукич мысленно наметил себе еще выходя утром из избушки, — у подножия Главного хребта, к которому он, охотясь на белку, подошел, свернув со вчерашней тропинки, по которой он добирался до избушки, вправо, пройдя примерно полтора километра. Место это было открыто от высоких деревьев, потому что подросшие деревья, утратившие способность быть гибкими, срезал февральский наст, образованный из снега, который накапливался всю зиму на
