В Москве меня зачислили в школу № 1239. Это та самая школа во Вспольном переулке, где училась вся элита. Суперуспешные дети суперуспешных родителей. Не скажу, что они все были умными. Но они все были из обеспеченных семей.
В школе № 1239 была своя форма. После моей 8-й школы это было ужасно неудобно: какая форма, мы ходили на занятия в чем хотели! Но в школе № 1239 свободы было значительно меньше, чем в моей 8-й школе.
Нам задавали нереальные объемы домашней работы. Мне очень не хотелось подводить отца, поэтому я старалась учиться по максимуму. Садилась за домашку сразу после возвращения домой – и делала ее до глубокой ночи. И все равно я чувствовала: никак, совершенно никак я не вливаюсь в это общество детей состоятельных родителей.
Однажды на перемене я села на диван в холле. Ко мне подошла дочь актера Леонида Ярмольника. Посмотрела на меня и сказала:
Я была невероятно возмущена таким поведением. Как так можно?! В нашей 8-й школе никто в принципе не мог сказать другому такое!
В конце первой четверти я подошла к классной руководительнице.
– Большое спасибо! – сказала ей. – Вы мне очень помогли. Но сейчас я хочу забрать документы и вернуться в Нижний Новгород.
– Жанна, вы совершаете ужасную ошибку! – воскликнула.
Так любят говорить людям, которые принимают решения, кажущиеся нестандартными или сомнительными. Но для меня в этом решении не было ничего сомнительного: я не стану учиться в школе № 1239. И точка.
Такое условие я поставила и родителям. Они – как хотят, а я уеду в Нижний.
И уехала. Вернулась в свою любимую провинцию и зажила в квартире с моей бабушкой и двоюродным братом – счастливо, свободно и… полностью отбившись от рук.
Напомню, мне было 13 лет – самый пик переходного возраста. Мама была занята обустройством в Москве. Отец полностью погружен в тяжелейшую работу. Им объективно стало не до меня.
А бабушка… она считала, что для человека главное – здоровая еда и здоровый сон. И если внучка утром выспалась – это отлично. А если она при этом проспала школу – ничего страшного.
Я начала прогуливать. Причем прогуливала я по-черному, не появляясь в школе неделями. Плюс к этому у меня появилась первая любовь, что только усугубило ситуацию.
ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО МЕНЯ ТОГДА ИНТЕРЕСОВАЛО – АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК И ПОЭЗИЯ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА. ВОТ АНГЛИЙСКИМ И ПОЭЗИЕЙ Я ЗАНИМАЛАСЬ. А ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ЗАБРОСИЛА.
Бабушка полностью потеряла надо мной контроль. Я гуляла, читала стихи, занималась своими делами и даже не прикасалась к учебникам. К счастью, я не стала ни курить, ни пробовать запрещенные вещества – но у меня был настоящий переходный возраст со всеми вытекающими последствиями.
Нельзя сказать, что я не думала о школе. Думала. Но каждый раз понимала: я колоссально отстала от всех. Казалось, если я сейчас приду в класс, стану посмешищем. Так мое отставание накапливалось как снежный ком.
Это сейчас я уже научилась учиться и могу очень быстро освоить большие объемы информации. Тогда мне на самом деле было сложно. Вспоминаю тот год с ужасом. Да, я потом нагоняла, но мои знания из школы могли бы быть более глубокими. Я жалею, что плохо знаю физику, химию. Жалею, что мало интересовалась историей. Эти знания мне бы пригодились. Поэтому сейчас я восполняю пробелы, занимаясь самообразованием.
Но я всегда сама принимала решения относительно своей жизни – и несла за них ответственность. Несу и сейчас. В тот год я все-таки вернулась в 8-ю школу и доучилась до мая. С трудом, но сделала это.
А уже летом снова уехала в Москву. Отец уговорил меня вернуться. Но я поставила встречное условие: учиться я буду не в элитной школе, а в самой простой районной.
Пошла в школу № 312 – и доучилась там до конца 11-го класса. В ней мне было легко и относительно свободно. Не скажу, что я полюбила школу, но она не вызывала у меня реакции отторжения.
* * *
1998 год оказался очень тяжелым – и для страны, и для нашей семьи, и даже для меня лично.
Моя мама родом из Волгограда. Ее мать, кубанская казачка Антонина, умерла еще до моего рождения. А вот ее отца, то есть моего деда, я знала хорошо.
Дед Ахмет был чистокровным татарином. Он не был мусульманином, но учился в татарской школе, и его родной язык – татарский. Русский он выучил уже позднее, и выучил очень хорошо.
После смерти первой жены дед Ахмет женился второй раз. У бабы Маши своих детей не было, так что она любила меня как родную внучку.
Баба Маша не смогла получить даже среднее образование. Из-за войны ей пришлось пойти работать, а когда война кончилась, в семье решали, кому дать образование, а кто должен работать дальше, чтобы прокормить семью. Баба Маша осталась практически неграмотной.
Она была очень простой добродушной женщиной и невероятно толстой: садясь обедать, ставила рядом с собой литровую бутылку молока – и могла выпить ее почти всю.
Деда Ахмета я побаивалась. Он был гораздо более утонченным человеком, чем баба Маша. Вышел из семьи зажиточных кулаков (естественно, раскулаченной), после этого всю жизнь работал на стройке. Много читал, его любимым писателем был Лев Толстой. Но при этом, в отличие от бабы Маши, не терпел никаких капризов. Дочь должна была строго слушаться отца, внучка – деда. Думаю, жесткость моей мамы – как раз от деда Ахмета.
РОДИТЕЛИ ПЕРИОДИЧЕСКИ ПРИВОЗИЛИ МЕНЯ В ВОЛГОГРАД – ПОГОСТИТЬ У ДЕДА. МЫ РЕГУЛЯРНО ПОЛУЧАЛИ ОТ НЕГО ПИСЬМА, КОТОРЫЕ НАЧИНАЛИСЬ ВСЕГДА ОДИНАКОВЫМ ОБРАЩЕНИЕМ: «ДОЧЬ, ЗЯТЬ И ВНУЧКА!»
А еще дед Ахмет всю жизнь вел дневники. Он записывал в них погоду, вести от родственников, бытовые дела и цитаты из Льва Толстого.
В 1998 году он серьезно заболел. У деда была астма, но лечился он не так, как предписывали врачи, а как считал нужным. В результате он попал в больницу, мама уехала ухаживать за ним… Дед Ахмет умер.
Его смерть меня потрясла. Мне было 14 лет. Это была первая смерть близкого человека, с которой я столкнулась. Я потребовала от отца, чтобы он взял меня на похороны.
Мы ехали на машине из Москвы в Волгоград, и я не могла принять: как это? Мой дед умер? Потом были похороны, поминки… Я нашла его дневники. Взяла их все – и торжественно пообещала, что буду вести их всю жизнь – в память о деде. Продолжу его дело.
И я действительно довольно долго вела дневник деда Ахмета. Потом это обещание, как и многие детские обещания, забылось, но дневники хранятся до сих пор. Первой своей записью я извинялась перед дедом Ахметом, что любила его недостаточно сильно, и писала, что теперь отношусь к нему гораздо лучше, чем в жизни, и мне ужасно стыдно за свое поведение.
Я написала в дневнике большой, со множеством деталей и подробностей, рассказ о нем. Удивительно, что сейчас я могу читать себя 14-летнюю. Я не сильно изменилась. Может, стала чуть жестче, но меня, как и в 14 лет, раздирают страсти. И я, как и в 14 лет, не могу оставаться равнодушной.
