возникает потребность в таких моделях? Причина в том, что деятельность — это стихия. Поэтому субъект, который осуществляет деятельность, исходно может мыслиться и не совсем сознательным, и вообще практически несвободным. Скажем так, что деятельностный подход прекрасно описывает экзистенциальное состояние аборигена Австралии, погруженного в традиционные виды деятельности. Они требуют, конечно, определенного мышления, но мы вряд ли можем назвать это истинно субъектным мышлением — как, например, было у Шелера про идеацию. Слишком умный, так сказать, субъект — умный в философском смысле — будет мешать, а не помогать, деятельности. Он будет, по меньшей мере, запаздывать, а то и задавать неудобные вопросы. Даже если он захочет улучшить деятельность, соратники его, вполне возможно, не поймут. Поэтому для того, чтобы рассмотреть генезис субъектности, прямой деятельностный подход работает плохо. Его любили марксисты, но они очень часто истово верили в то, что человек глупее, чем он есть.
А. Гелен — представитель такого «обратного деятельностного» подхода к субъекту[56]. Производным деятельности Гелен считает социум, точнее, социальные инстанции. Их задача — снимать с субъекта нагрузку неопределенности решений. Неопределенность решений возникает из-за того, что у человека нет инстинктов, и в каждой ситуации он должен принимать уникальное решение, что создает невыносимую нагрузку на его «внутренние» управляющие инстанции. Так что делегирование управления (о котором очень неодобрительно отзывался Фрейд, мы скажем об этом позже) у Гелена предстает для субъекта не просто желанным, а спасительным и совершенно необходимым.
Однако заметим, что того человека, о котором пишет Гелен, который делегирует принятие решений социальным структурам, мы еще не можем назвать в полном смысле слова субъектом. Гелен рассматривает становление человека в истории. Согласно его концепции, у человека далеко не сразу появляется такая вещь, как «внутренний мир». Внутренний мир появляется в результате задержки деятельности, в результате, как пишет Гелен, «зияния» между желанием и его немедленным осуществлением. Тогда человек наполняется фантазиями и планами о возможном исполнении этого желания в будущем. Этот ход мысли, кстати, проработан и в психоанализе, более того, он принимается даже в когнитивных науках, так что мы можем считать его общим местом современных учений о деятельности человека.
Хотя Гелен этого не говорит, но в тот момент, когда появляется внутренний мир как пространство фантазии, должна появиться и автономия субъекта. Ведь после своего появления внутренний мир начинает играть роль планировщика, а в некоторых случаях и заместителя деятельности. И это происходит при остановке деятельности, когда человек находится в фрустрации. Тогда он лишен возможности скинуть напряжение и на социальные инстанции, ведь они могут исполнять свою роль по управлению только в ситуации деятельности, но не ее остановки. Тогда вся нагрузка падает на субъекта, на его внутренний мир. Одиночество субъекта тут вынужденное, но оно необходимо — и в том смысле, что появляется с необходимостью (ведь деятельность не может протекать без препятствий), и в том смысле, что оно необходимо для того, чтобы субъект стал субъектом. В одиночестве, вынужденном отсутствии деятельности он может — если хочет — обрести момент свободы и выбора.
Итак, сначала положение дел таково, что наши побуждения не переходят в действие необходимым и самоочевидным образом, в этом случае они вообще бы не осознавались нами как таковые, но их отношение: к действию, так сказать, проблематическое, поскольку они могут прекратить связь с действием или же нет. Первый случай я называю «зиянием» (Hiatus), и это слово должно означать, что человек в состоянии удерживать в себе свои побуждения, желания и интересы, прекратить связь с действием, что может происходить или (в состоянии покоя) само по себе, или же умышленно, поскольку он не отдается им деятельно и тем самым они только и получают значение «внутренних». Именно это «зияние» и составляет целиком то, что называют душой[57].
Против деятельностного подхода: Б. Ф. Поршнев
Теория отечественного антрополога Б.Ф. Поршнева[58] направлена прежде всего против идеи формирования субъекта социумом. Субъект, показывает Поршнев, формируется вопреки социуму, в противостоянии с ним. Но и к противостоянию деятельности это тоже имеет отношение. Поршнев изложил свою теорию в книге «О начале человеческой истории», которая не выходила при его жизни. К сожалению, в том виде, как книга была опубликована в 1974 году, она с трудом поддается прочтению и пониманию. Она изобилует, во-первых, историко-антропологическими данными, многие из которых позже были опровергнуты. Во-вторых, данными анатомии человека, особенно строения мозга. Здесь в основном опровергнутых данных нет, но сам объем эмпирического материала для философа выглядит удручающе. В-третьих, философскими рассуждениями, которые изложены не в том виде, как принято у философов. В-четвертых, огромным количеством личных домыслов автора, личных терминов, личных допущений и т. п. Поэтому книга равно тяжело читается и историками, и биологами, и философами. Еще одним фактором, сыгравшим против серьезного отношения к Поршневу в научной среде, было его увлечение поиском реликтовых гоминид (снежного человека). Наконец, еще один фактор — значительное искажение его мыслей его довольно известным эпигоном Б.А. Диденко.
Все это приводит к тому, что я расскажу свою собственную реконструкцию его теории.
Центральные понятия у Поршнева — суггестия и контрсуггестия. Дело у него происходит примерно 40 000 лет тому назад. Тогда и начинается человеческая история. До этого гоминиды (еще не люди) не имели речи, но были вовлечены в сложную деятельность. Каким образом они общались без речи? Это и есть суггестия (внушение): жесты, мимика и выражение лица, нечленораздельные звуки. Сигналы в основном исходили от вожака, но с помощью них договаривались и равные. Суггестия требовала также интердикции, то есть торможения собственных рефлексов, чтобы обеспечить силу внушения.
Важнейшее свойство суггестии — интериоризация. То, что внушено, остается внутри субъекта, становится его собственным побуждением к деятельности (это так у нас и до сих пор, когда речь идет, скажем, об идеологии и других социальных конструктах). Благодаря свойству суггестии интериоризироваться деятельность становится как бы автономной, протекает без непосредственного принуждения. Автономность деятельности и интериоризация суггестии — это две стороны одного явления.
Поршнев особо указывает, что суггестия — первичный механизм, что ее нужно специально тормозить для того, чтобы заработали другие механизмы. И такое торможение появляется, когда среда начинает изменяться. Суггестивное состояние мышления работает хорошо, когда приходится иметь дело с неизменными условиями и неизменной деятельностью. Жест не может передать точного алгоритма действий. Поэтому можно понять жест только если он указывает на большой «кусок» деятельности, которая внутри себя уже заранее алгоритмизирована. Однако эта система будет плохо работать, если деятельность происходит в изменяющихся условиях и сама должна изменяться. В
