Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 23
Зачем это было делать? К чему? А что выиграли бы они, если бы стояли на месте? Тоже ничего.
Каждый, пожалуй, думал об этом. И тогда Орган сказал:
– Послушайте теперь меня. – Слова свои он выкладывал неторопливо, возможно, сберегая тем свои силы – ведь он уже не пил, не ел второй день: – Может статься, – рассуждал он, – туман продержится еще много дней. Бывают такие годы. Случаи такие бывают. Сами знаете. Семь, восемь, а то и десять дней лежит туман над морем, как мор над краем, как болезнь, которая не уйдет, пока не выйдет срок. А каков ее срок, об этом никто не знает. Если туман этот из тех, значит, судьба наша тяжкая. Юколы осталось совсем малость, да и к чему она, когда нет воды. А вода наша, вот она! – И он поболтал содержимое бочонка. Вода свободно плескалась где-то лишь на ладонь-полторы выше дна.
Все молчали. И старик замолчал. Ясно было всем, о чем он хотел сказать: пить воду только раз в день, на самом донышке ковшика, чтобы протянуть подольше, если удастся, превозмочь, переждать напасть тумана. А откроется море, появятся звезды или солнце – тогда видно станет, а вдруг и повезет – дотянут до земли!
Да, так оно получалось. И иного выхода не могло быть! Но легко сказать – перетерпеть, и то, что человек умом приемлет, далеко не всегда приемлет его плоть. Им, страждущим, сейчас хотелось пить, немедленно и не на донышке, а много, очень много хотелось воды.
Орган понимал безвыходность положения, и тяжелее всех было ему самому. Старик высыхал на глазах. Изборожденное складками и морщинами, темно-коричневое лицо его становилось с каждым часом чернее и жестче от боли, идущей изнутри. В слезящихся глазах появился напряженный, лихорадочный оттенок – нелегко было старику заставить себя выносить такие страдания. Но пока, сохраняя в себе присутствие духа, он держался, как держится на корню умирающее дерево. Однако так не могло долго продолжаться. Необходимо было высказать все, что могло иметь хоть малейшее значение для их спасения.
– Думал я о том, – продолжал он, – что надо все время присматриваться и прислушиваться к воздуху – не пролетит ли вдруг агукук [[4]]. Агукук – единственная птица, что летает над морем в такую пору. Если мы находимся между каким-нибудь островом и землей, то полет агукук может указать нам путь. Любая птица в открытом море летит только по прямой дороге. Никуда не сворачивая, только прямо. И агукук тоже.
– А если мы не находимся между островом и землей? – мрачно спросил Мылгун, все так же не поднимая головы.
– Тогда не видать нам ее, – опять же спокойно ответил Орган.
Кириск хотел уточнить, а зачем, мол, агукук станет летать над морем, по какой нужде такой, но Мылгун опередил его.
– А если агукук забудет летать над нами, а, аткычх, – мрачно насмехался Мылгун, – а вздумает пролететь стороной, вон там где-нибудь, тогда как?
– И тогда не видать нам ее, – опять же спокойно ответил Орган.
– Значит, не видать? – удивляясь, озлоблялся Мылгун. – Стало быть, и так и эдак, но агукук нам не видать? Так чего же, спрашивается, мы торчим здесь? – озлобляясь все больше, бормотал Мылгун, потом громко захохотал, потом умолк. Всем было не по себе. Все молчали, не зная, как быть.
Мылгун тем временем что-то надумал. Выбил ударом ладони из-под низу весло из уключины, затем взобрался зачем-то на нос лодки и встал там во весь рост, балансируя веслом. Никто ничего не сказал ему. И он ни на кого не обращал внимания.
– Э-эй, ты, сука! – закричал он во гневе. – Э-эй, ты, Шаман ветров! – угрожая веслом, кричал он что есть мочи в туманную мглу. – Если тылозяин ветров, а не падаль собачья, то где твои ветры? Или ты подох в берлоге своей, сука, или обложили тебя кобели со всего света, и ты не знаешь, которому подставлять, или склещаешься со всеми подряд, сука, и некогда тебе ветры поднять, или забыл ты, что мы здесь, в тумане гиблом, как в яме, сидим? Или не знаешь ты, что с нами малый, как же так?! Он хочет пить, он хочет воды! Воды, понимаешь?! Я же тебе говорю, с нами малый, он первый раз в море! А ты так с нами поступил?! Разве это честно? Отвечай, если ты хозяин ветров, а не тюленье дерьмо вонючее! Посылай свои ветры! Слышишь? Убирай туманы себе под хвост. Ты слышишь меня? Посылай бурю, собака, самую страшную бурю – Тлан-ги-ла посылай, сука, опрокидывай нас в море, пусть волны погребут нас, сука паршивая! Ты слышишь? Ты слышишь меня?! Плевать мне, плюю и мочусь я в твою морду косматую! Если ты хозяин ветров, посылай нам свою бурю, потопи нас в море, а нет – ты сука последняя, а я кобель, еще один кобель, только я тебя не стану, на-ка, вот, на тебе, на, на, на, выкуси, выкуси!
Вот так, последними словами поносил Мылгун Шамана ветров, неведомо где существующего и неведомо где укрывающего подвластные ему ветры. Долго еще, до хрипоты, до изнеможения кричал и выходил из себя Мылгун, издеваясь, оскорбляя и одновременно выпрашивая ветра у хозяина ветром.
Потом он с силой отшвырнул весло в море и, усаживаясь на свое гребное место, громко и страшно зарыдал друг, уткнувшись лицом в руки. Все беспомощно молчали, а он захлебывался в рыданиях, выкрикивая имена своих малых детей, а Кириск, никогда не видевший мужчину в плаче, задрожав от страха и со слезами на глазах обратился к Органу:
– Аткычх! Аткычх! Зачем он так, зачем он плачет?
– Не бойся, – успокаивал старик, сжимая руку мальчика. – Это пройдет! Скоро он перестанет. А ты не думай об этом. Йто тебя не касается. Это пройдет.
И вправду Мылгун стал утихать понемногу, но лица не отнимал от рук и, всхлипывая, судорожно вздергивал плечами. Эмрайин медленно подводил лодку к плавающему на воде веслу. Он подбил весло к лодке, поднял его и установил на место, в уключину.
– Успокойся, Мылгун, – сочувственно говорил ему Эмрайин. – Ты прав, лучше в бурю попасть, чем томиться в тумане. Ну подождем еще, а вдруг да откроется море. Что ж делать…
Мылгун ничего не отвечал. Он все ниже и ниже ник головой и сидел согнувшись, как помешанный, боящийся взглянуть перед собой.
А туман все так же бесстрастно и мертво висел над океаном, скрывая мир в великой оцепеневшей мгле. И никакого ветра, никаких перемен. Как ни донимал, как ни бранил, ни поносил Мылгун Шамана ветров, тот остался ко всему этому глух и безучастен. Он даже не разгневался, не шевельнулся, не обрушил на них бурю…
Эмрайин тихо нагребал своей парой весел, чтобы не стоять на месте, лодка скользила по воде едва-едва заметно. Орган молчал, ушел в свои мысли, быть может, опять и, быть может, в последний раз в жизни думал он о своей Рыбе-женщине.
От невеселых стариковских размышлений отвлек его Кириск.
– Аткычх, аткычх, а зачем агукук летает на острова? – тихо спросил он.
– А, я и забыл тебе сказать. В таком большом тумане только агукук может летать над морем. Агукук летает на острова охотиться, а иной раз малых детенышей нерпичьих схватывает. У агукук глаза такие – ив тумане и темной ночью видит, как днем. На то она сова. Самая большая и самая сильная сова.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 23
