Борис Викторович фыркнул:
— Тоже мне тайны следствия! Ерунда какая-нибудь.
— Ничего не ерунда, — вдруг встряла в разговор Вера Герасимовна. — Ленина-то грохнули!
— Вернитесь, наконец, на рабочее место! — не выдержал Оленьков. — На вашу дисциплину я обращу особое внимание! Ведь неизвестно, что там, в подвале. Может, ничего такого страшного, а вы панику гоните!
— Проще спуститься и посмотреть своими глазами, — небесным голоском пропела Ася.
— В самом деле! — зашумели все и повалили вдруг в коридор.
Впереди процессии шествовала Вера Герасимовна и оживлённо рассказывала историю своей пугающей находки. Борис Викторович подзадержался в кабинете, он хотел сперва спровадить гостей из департамента, но те так заинтересовались происшествием, что последовали за толпой в подвал, даже дама, которая в своих каблучках на монте-кристовской лестнице вдруг обнаружила артритную колченогость. Её с двух сторон поддерживали и подволакивали Оленьков и международный жирняй.
В подвале они застали грустную картину: угол, отведённый под скульптурную группу «Ленин и освобождающиеся рабы», был в беспорядке, рабы сдвинуты, какие-то стоящие рядом фигурки попадали или накренились, а сам вождь мирового пролетариата беспомощно лежал на спине, воздев к потолку условную, с тремя только пальцами руку (раньше, когда он находился в вертикальном положении, она указывала в будущее). Ноги вождя были отбиты до колен, и из-под фальшивой бронзы обнажилась творожная белизна гипса, облекающая внутренние пустоты. Существующие отныне только в благодарной памяти потомков, кубистические ботинки Ленина, похожие на кирпичи, и низ брюк были побиты на мелкие кусочки и неопрятной кучкой валялись тут же.
— Какой ужас, — выдохнула Ольга, а Ася жалобно застонала.
— Это работа безумца, — воскликнула дама с ножками, а Вера Герасимовна, пробившаяся в первый ряд, прямо к остаткам ботинок, уточнила:
— Маньяка!
— Это абсурд какой-то! — развёл руками побледневший Оленьков.
— Типичный акт вандализма, — подал реплику бархатным голосом долго молчавший департаментский жирняй.
— Но как? Почему? — зашумели все вокруг.
— Обычное дело. На политической почве, — пояснил жирняй. — Сейчас, конечно, это реже случается, чем в девяносто первом, но бывает. Видите сами. Какой-нибудь шизоидный монархист. Патологически ненавидит Ленина и уничтожает предметы его культа. Или больной демократ. У вас есть энергичные активисты бывшего демократического движения, типа Новодворской?
— Борис Викторович возглавлял партию демократической свободы, — бесстрастно сообщила Ольга. Глаза её издевательски сверкнули и подвальной полутьме.
— Помилуйте, Ольга Иннокентьевна, — застонал Оленьков и заломил руки. — Партия прекратила существование шесть лет назад! И никогда не тяготела к экстремистским действиям!
«Если не считать приватизации Краснотрубного райкома партии — вместе с табуретками, графинами и прочими кишками», — мрачно подумал Самоваров.
— Нет, эта партия сюда не годится, — успокоил Оленькова жирняй. — Тут скорее действовал шизоидный монархист. Такие уничтожают изображения Ленина везде, где встретят.
— Но почему же он не уничтожил для начала бюст Ленина, в сквере Металлистов? — возразил Самоваров. — Тоже гипсовый и в кустах стоит — уничтожай не хочу. На вокзале ещё есть бюст, за пивным павильоном. Но там тоже Ленин целёхонький. А сюда ещё и проникнуть надо, что трудновато. Один Денис чего стоит! Скажете, маньяк и Сентюрина убил, чтоб до ленинских коленок добраться?
— У вас тут, я слышу, произошло какое-то убийство? — расширила глаза департаментская дама.
Оленьков жарко сжал рукав её пиджака повыше локтя и тихо проговорил:
— Я вам потом, Зоя Перфильевна, всё подробно расскажу.
«Огулял», — разрешил все сомнения Самоваров.
Между тем жирняй обратился именно к нему:
— Ваше замечание, пожалуй, резонно. Но может, безумный монархист именно отсюда решил начать своё уничтожение ненавистных скульптур?
— Зачем же он только ноги по колено отбил? — не унимался Самоваров. — Почему по голове не стукнул? И потом, посмотрите, здесь Лениных сколько: и фигурки, и бюстики, и поясные скульптуры. Гипсовых полно. Что он на эти ботинки ополчился? Если он ненавидит ботинки Ленина, почему именно эти? Вот там рядом Ильич преспокойно стоит в ботинках.
Жирняй вздохнул:
— Логику умалишённых понять сложно. Тут о другом надо думать — подлежит ли скульптура восстановлению?
— Однозначно нет, — отрезал Оленьков. — Да и художественной ценности она не представляет.
— Позвольте с вами не согласиться. Это яркий образец зауральского кубизма, — возразила Ольга. — К тому же утрату каждого экспоната из нашей коллекции надо, оформлять в министерстве.
— Ну уж вы хватили! — изумился Оленьков. — А впрочем… Если вам так хочется, вот вам народный умелец Самоваров, городите Ильичу новые ботинки, я препятствовать не буду. Но не сейчас! Сейчас все силы мы должны бросить на французскую выставку! Как там у вас с Фаберже? Вы знаете, на Западе имя Фаберже производит магическое впечатление…
Оленьков пустился в приятные разговоры о Фаберже и Западе и потихоньку стал выводить из злополучного подвала любопытных. Он почти уже успокоился, как вдруг на выходе из ущелья Монте-Кристо перед ним замаячили посторонние фигуры с чемоданчиками и микрофонами, и какой-то гнусный мальчишка с впалыми щеками в коробом сидящем на нём взрослом и дорогом костюме взвизгнул под самым директорским ухом:
— Скажите, Борис Владиленович, каким образом обнаружили в музее акт вандализма?
Сладко зашумела видеокамера.
— Кто настучал? — заорал директор, свирепо озираясь. Веры Герасимовны среди поднявшихся из подвала не было. — Чёртова карга!!! У-у-у!!!
Не моргнув и глазом, молодой человек с микрофоном быстро и оживлённо продолжил:
— Есть ли политическая подоплёка у этого сенсационного события? Какие силы прежде всего заинтересованы в случившемся, Владилен Виленович?
Оленьков страдальчески закатил глаза, но нашёл в себе силы, чтобы справиться со случившимся. Он набрал полные лёгкие воздуху, напряг по-тибетски брюшную стенку, овладел духом и волей и вдруг совершенно спокойно объявил:
— Господа! Прошу всех в свой кабинет. Я дам вам подробнейшие разъяснения. Только подождите минутку.
«Помчится начальство провожать», — догадались подчинённые, в живом и приподнятом настроении расходясь по рабочим местам.
Происшествия бодрят. Музей гудел. Вера Герасимовна была в центре внимания и в сотый раз повторяла свой рассказ, уже далеко отошедший от действительности, зато отточившийся в красочных деталях, как гомеровский эпос. Маньяк, убивший Сентюрина и изуродовавший скульптуру Ильича, почти обрёл плоть, многие якобы даже видели мрачную фигуру какого-то подозрительного незнакомца, пришедшего на экскурсию и бросавшего алчные взгляды в сторону подвала. Припоминали чей-то серый пиджак, оттопыренные уши и ужасные глаза незапоминающегося цвета. Самоваров не завидовал Стасу. Зато сборы выставки пошли как-то легче.
