мы поехали?
— Ну, Юрик, я вижу, ты даже испугался! — угадал Тимофей Петрович.—А дело очень простое. Когда вы с Гуриком совещались, то магнитофон записал все ваши слова. Вот и весь секрет. Так что, видишь, я все знаю, и давай говорить откровенно, как взрослые люди.
На столе зазвонил телефон, Тимофей Петрович легко поднялся и взял трубку.
— Сидит у меня, — сказал он кому-то. — К вам в отделение? Нечего ему там делать! Это сын моего друга.
Я удивленно поднял голову. Откуда мог знать Тимофей Петрович отца?
— Где искать второго в заячьей дохе? — продолжал этот странный человек. — А вот сейчас он мне скажет...
— Не знаю!—отрезал я.
— Нет, пока не знает, — ответил в трубку Тимофей Петрович и попросил позвонить немного попозже.
Он снова подошел ко мне и, покачиваясь на носках сапог, строго посмотрел прямо в глаза
— Зачем ты меня обманываешь? Я знаю, ты дал клятву Гурику не выдавать его маршрута, даже если тебя будут жечь на костре. Но это нечестно по отношению не только к его родителям, но и к государству. Вас ищут сегодня по всей городам. Подняли на ноги работников милиции, железнодорожников, бригадмильцев. Вот и подумай. Двое глупых мальчишек задали работу стольким людям. Мало того, на ваши поиски тратятся деньги... Хотя...
Тимофеи Петрович сощурился, как-то пренебрежительно махнул рукой и даже поморщился. У меня так и забегали мурашки по ногам и спине. Я понял, что он знает и о деньгах, взятых мной из комода!
— Очень жаль, что у моего друга растет такой нечестный сын, — продолжал он, расхаживая по комнате. Тут он остановился и заявил, что больше ни о чем не собирается меня расспрашивать, ему совсем не интересно слушать вранье.
— Отдам я эти несчастные деньги! — выкрикнул я со злостью. — Обо всем расскажу папе, когда приеду к нему. И вышлю деньги по почте. Я ведь и собирался к папе, только отстал от поезда...
— Вот и еще раз обманул, — спокойно сказал Тимофей Петрович. — С твоим отцом мы давно друзья. Еще с госпиталя.
Тут меня точно током дернуло. Наконец-то я припомнил, где видел этого человека. Конечно, на фотографии, которую нам с Лилькой показывала бабушка Селиванова.
И снова зазвонил телефон и снова спросили, не сказал ли я, куда поехал Гурик.
Тимофей Петрович посмотрел на меня...
— Да не ищите его, — выпалил я. — В Ленинград укатил, к дяде Володе. И нечего деньги на него государственные тратить. Сам вернется...
Потом мы с Тимофеем Петровичей сидели рядом на диване. Я напился горячего кофе с булочкой, снял куртку и показывал свои тетради. Я даже хотел подарить ему коробку с рыболовными крючками. Он обрадовался, но взял только два крючочка, а остальные посоветовал отдать дяде Деме.
— Очень любит рыбачить. Вот летом приедете к нам, когда у него будет отпуск, сходим на реку. Съездим куда-нибудь, посмотрим наш край. Твоему отцу полагается бесплатный проезд. Вот и тебя сегодня отправят домой бесплатно, как сына железнодорожника.
— Только милиционеров не надо, — попросил я. — Один доеду, не сбегу...
Тимофей Петрович заверил, что милиции я без меня работы хватает.
— А теперь ты поспи, дружок, а мне нужно поработать. Я свернулся калачиком на широкой кожаном диване и не помню, как заснул.
Нас, оказывается, ждали
Поезд еще не остановился, а я уже издали увидел маму. Увидел худенькое лицо, большие глаза, узнал рыжеватый воротник ее пальто, шляпку, похожую на лиловую астру, припорошенную снежком. Мама медленно шла по перрону и старалась рассмотреть меня за стеклами окон проходивших мимо нее вагонов. Вот чудная мама! Точно не знала, что приеду в мягком! Я ведь сквозь сон слышал, как Тимофей Петрович названивал по телефону на наш вокзал и просил сообщить дяде Деме, с каким поездом меня отправят. Даже фамилию проводника вагона назвал. Этот усатый дядя страшно надоел мне за дорогу. Всю ночь почти не выходил из служебного купе, сидел у меня в ногах и покуривал трубочку— видно, боялся, что удеру.
Вагон остановился как раз напротив мамы. Я стоял на площадке и дожидался, чтобы открыли дверь, а она смотрела на меня и, казалось, ничего не видела. Потом, когда я спрыгнул на перрон, мама точно проснулась, еще шире раскрыла глаза, протянула ко мне руки.
— Юрочка! Сынок!—вскрикнула она тихо. Обхватила мою голову руками и начала быстро-быстро шептать какие-то неразборчивые слова. Нас толкали пассажиры своими чемоданами, корзинами, локтями. Но мама не замечала толчков, она точно примерзла к месту, лишь шляпка на ее голове тихо покачивалась, как цветок на ветру. У меня от жалости щипало глаза. И как я мог уехать от матери? Как мог оставить ее одну? А мама все гладила и гладила мои щеки, не переставая говорить, и, конечно, плакала. Слезы так и текли по ее щекам.
— Да не плачь же ты! —наконец попросил я. — Не пропал ведь, приехал. Ну, посмотри, и народу никого не осталось, все ушли, а мы все стоим и стоим...
Мама всхлипнула в последний раз, вытерла глаза платочком, улыбнулась.
— Ты у меня очень хороший, Юрик, — быстро проговорила она.—Теперь я догадываюсь, кто тебя подбил на такую глупость. И если хоть раз к нам заглянет этот балбес, этот уличный мальчишка...
Я шел рядом с мамой к трамвайной остановке и потихоньку вздыхал. Так и вертелось на языке сказать, что Гурик совсем не «уличный», наоборот, из очень хорошей семьи. Ведь и его мама боится, как бы он не попал в дурную компанию. Но уж лучше было не перебивать маму, а поступить по-умному, потерпеть и выслушать все до конца.
— Ну, бросим об этом противном деле толковать, — наконец решила мама. — Забудем. Вон подходит наш трамвай, ты доедешь до оперного, а я дальше. Пришлось отпроситься с работы.
На счастье, в трамвае набралась такая уйма народу, что не только заниматься разговорами, но и повернуться было трудно. Маму так приперли на площадке к окну, что ей поневоле пришлось помалкивать всю дорогу. Лишь на остановке, когда я спрыгнул на землю, она крикнула, чтобы я не задерживался нигде, а прямым маршрутом отправлялся домой.
Вот и наша улица, маленькая, тихая, с высокими сугробами возле домов. Как всегда, у водопроводной колонки женщины набирали воду и спорили. Какие-то мальчишки гоняли палками по дороге заледенелый комок снега. Но
