все больше и больше. Мне никуда не хотелось ехать. Но, наверное, все-таки я покатил бы с Гуриком дальше, если бы в эту минуту мимо нас не пробежал какой-то мужчина, крича, что скоро начнут продавать билеты на Пермь. У меня даже дух захватило!
— Никуда не поеду дальше, — заявил я Гурику.
Он подпрыгнул от неожиданности, оторопело посмотрел на меня и стал пятиться задом к вагонам.
— Ух, Клюквин, напугал ты меня здорово!
— А я по правде! Никуда дальше не поеду! .
— По правде? — переспросил Гурик шепотом. — Это как понимать тебя, Клюквин? Как же так получается! Зазвал, а потом на попятную? А если у меня свои планы были? Может, я думал ехать с тобой только до Москвы, а потом свернуть в Ленинград? Думаешь, мне очень нужны твои целинные земли?
— Ах, так! Вот, оказывается, ты какой!—Я сжал кулаки и стал наступать на Гурика. Мы, наверное, подрались бы, но неподалеку от нас прошли два милиционера.
— Смотри, Клюквин, — сказал Гурик. — Тронь только— закричу, а тебя мигом заберут.
Я сплюнул, повернулся к нему спиной и направился к вокзалу.
— Да подожди же ты, — остановил меня Гурик. — Надо ведь договориться. Ладно, езжай обратно, делай как хочешь, а я буду делать тоже как хочу. Только не кипятись и дома ничего не говори. Нет, Клюквин, чует мое сердце, что не удержишься и расскажешь моей матери...
Мне стало жаль расставаться с Гуриком. Я попробовал уговорить его вернуться обратно вместе со мной.
— Нет уж!—уперся он. — Решил — так решил! Ты же, Клюквин, знаешь мой твердый характер. Голодать буду, умирать буду, а не отступлюсь.
— Дело твое, — сказал я огорченно и, не раздумывая, вытащил из кармана сто рублей. — Бери и не отказывайся. Мне до дому два шага...
Гурик поломался для вида и, назвав меня самым лучшим другом, спрятал деньги в варежку.
А спустя еще несколько минут он, нагруженный свертками, стоял на подножке вагона и махал мне рукой.
Вот последний вагон скрылся, мелькнул и пропал красный фонарик за поворотом, уехал Гурик со своим фотоаппаратом и биноклем. Мне сделалось тоскливо.
В это время ко мне подошли два милиционера в черных овчинных полушубках. Один из них ни с того ни с сего приподнял на моей голове шапку, рассмеялся и сказал:
— Кажется, он. Стриженый и чернявый...
— И на куртке хляст оборван...
— Двое их должно быть...
С перепугу я, ничего не соображая и придерживая рукой сумку с книгами, припустил рысцой к привокзальному скверику.
— Подожди-ка, паренек. Куда же ты, ровно заяц, поскакал?
А я и сам не знаю, куда и зачем бежал. Все равно куда, лишь бы уйти от этих людей. В скверике совсем не было тропок, и мои валенки сразу увязли в рыхлом снегу.
— Ну, хватит, хватит, — сказал один из милиционеров.— Мы ведь не в догонялки с тобой собрались играть. Поди сюда, мальчуган, мы не кусаемся...
Волей-неволей мне пришлось вернуться.
— Откуда едешь и куда, славный путешественник? — спросил рябоватый на вид милиционер. — Тебя как звать-величать?
— Домой иду! — я кулаком прихлопнул по сумке с книгами.— Из школы...
— Так-так. А почему же так рано? С уроков, что ли, погнали? И зачем на вокзал тебя занесло?
— Довольно, Петр Иванович, — остановил его товарищ. — Сведем в отделение к себе — и там разберемся. А то он совсем, видно, замерз, дурной. И нос, как морква...
От страха я почти не видел, куда меня вели. Помню, что прошли мимо сквера, обогнули водокачку, свернули в какой» го белый дом. В темном узком коридоре мы остановились. Рябоватый милиционер сдвинул на лоб шапку и что-то вполголоса сказал своему товарищу.
— Да, может, не он, — возразил другой. — Надо еще узнать как следует, допросить, а потом уже и в политотдел можно. Зря беспокоить не положено.
— Тимофей Петрович наказывал сразу к нему привести.
Они еще немного посовещались и повели меня дальше по коридору.
Комната, куда мы вошли, была узкой и длинной. У окна, за большим столом сидел худощавый человек в кителе с блестящими желтыми пуговицами.
Он разговаривал с кем-то по телефону и слегка кивнул нам своей бритой головой. Я даже вздрогнул, когда он поднял лицо и глянул на нас. Мне почудилось, что я где-то видел эти черные сердитые брови.
— Одного привели, Тимофей Петрович, — сказал рябоватый милиционер. — Только не знаем, он или нет. Имя свое не говорит, в тайне держит. А вот второго не нашли...
— Ничего, и второй найдется, — успокоил Тимофеи Петрович, вешая трубку на рычаг и внимательно рассматривая меня. — Видно, маршруты у них разошлись. Так или не так? Откуда едешь?
— Здесь я живу! Домой шел...
— Очень хорошо!—проговорил Тимофей Петрович. И вдруг нахмурил свои сердитые брови. — Обманываешь! У нас уже известно, как вы с дружком остановили «Стрелу».
— Стрелу? — опешил я. — Какую Стрелу?
— Самую обыкновенную. Ту, которая направлялась на дрейфующую станцию!
Видно, произошла страшная ошибка и меня принимали за какого-то очень важного нарушителя. Я стал доказывать, что мы с Гуриком и не думали ничего останавливать, что сели на самый обыкновенный московский поезд.
— Ну, вот и отлично, — рассмеялся Тимофей Петрович. — Наконец-то горизонт прояснился.
Я стоял, смотрел и ничего не понимал. Почему смеялся этот человек, чему улыбались милиционеры?
— Значит, в точку попали? — спросил рябоватый милиционер. — Правильно привели?
— Тот самый, — сказал Тимофей Петрович, наклоняя голову. — А теперь, Юра, садись и отдыхай. А то я уже начал беспокоиться, по всей линии справки наводить...
Тут, наконец, я понял, что меня провели, как самого глупого щенка... Конечно, какой же поезд идет на дрейфующую станцию? Да никакой! Поймали на удочку! Просто смешно!
— Садись, садись, Юрик, не стесняйся,—пригласил Тимофей Петрович, когда, вдоволь насмеявшись, милиционеры вышли из комнаты. — Раздевайся, поговорим по душам.
Он прошелся по комнате в своих мягких блестящих сапогах и сел рядом со мной.
— А теперь ты мне скажи, куда поехал твой Гурик Синичкин со своим биноклем и фотографическим аппаратом. Вы ведь собирались на целинные земли? На Алтай? Ты, кажется, отказался ехать на юг?
Я подскочил на диване и уставился на этого странного, чем-то мне знакомого человека. Откуда он знает, куда
