Эти твари больше воздушного змея. Садятся ядозубам на загривок, душат до полусмерти и откладывают яйца. А гусеницы, вылупившись, питаются парализованными ящерами.
— Понятно.
— Тогда кто ест бабочек? — поинтересовался Грег.
— Без понятия. Может, летучие мыши. За последнюю сотню лет мир полностью переменился и быстро меняется дальше. Сомневаюсь, что кто-нибудь знает про всех тварей, какая что жрет.
— Угу.
— Чует мое сердце: любой, кто сунется разузнавать, быстро обнаружит, что все эти зверюги охотно согласятся перейти на человечину.
— Спасибо, — стал прощаться Грег, — спасибо за все. Приятно было познакомиться, Мунк.
— До скорого. — Мужчины обменялись рукопожатиями.
— Сомневаюсь, — охладил их Тэннер. — Вряд ли мы еще увидимся. Но за жратву спасибо. Может, когда-нибудь услышишь о нас.
— Удачи! Мы все за вас болеем.
— Сам знаешь, как это называется. — Тэннер зашагал к вездеходу. Открыв дверцу, он забрался на водительское место.
Тотчас с другой стороны в кабину залез Грег.
— Ты даже руку ему не пожал, — упрекнул он.
— Не люблю ручкаться, — отрезал Тэннер. — Для большинства фраеров это ничего не значит. Когда-то считалось: выставил пустую грабку — стало быть, показал, что без ножа, но и только… а если ты левша, все в дерьме. И наоборот. Я, кстати, левша, так что могу и руку пожать, и на перо поставить. Короче, по мне, это фигня. Будь у меня друг, ему бы не пришлось трясти мне руку, чтобы это доказать. Он бы знал, и я — тоже. Да ты сам знаешь, как оно бывает. Встретишь человека, и вдруг — бац! — оба врубились, что вроде как похожи. Никакой кровянки. Ничего. А вы скорешились. Нет, все эти говенные церемонии наших бабок-дедок на фиг не нужны. И точка.
Они заперли дверцы вездехода, и Черт запустил двигатель. Немного послушав, как мотор работает вхолостую, он включил обзорные экраны.
Внушительные двери гаража с лязгом открылись, и Тэннер дал один гудок.
— Тронули!
Под приветственные крики толпы вездеход выехал на улицу и устремился на восток.
— Пивка бы, — вздохнул Тэннер. — Блин!
И они помчались вдоль останков 40-й автомагистрали.
Тэннер уступил водительское место Грегу и растянулся рядом, в пассажирской части кабины. Небо все больше меркло, постепенно приобретая тот же зловещий облик, что накануне в Лос-Анджелесе.
— Может, обгоним, — заметил Грег.
— Надейся!
На севере замелькали синие сполохи, потом вспыхнуло ослепительное сияние. Небо над машиной стало почти черным.
— Жми! — рявкнул Тэннер. — Жми! Вон впереди холмы! Может, найдем выступ или пещеру!
Но буря разразилась прежде, чем они достигли холмов. Сперва пошел обычный град, потом мелкая галька. Следом посыпались крупные камни, и правый сканер отказал. Шквальный ветер обрушивал на вездеход тучи песка, а небеса — водопады, так что мотор захлебывался, чихал и кашлял.
Но все-таки они добрались до спасительных холмов и отыскали местечко в каменистой лощине, чьи крутые склоны принимали на себя главный удар ветра-песка-пыли-камней-воды. Отсиживаясь там, спутники курили под рев и вой урагана.
— Нам не добраться, — вздохнул Грег. — Ты был прав. Я думал, у нас есть шанс. Ан нет. Все против нас, даже погода.
— Есть у нас шанс, — обозлился Тэннер. — Пусть хреновый, но до сих пор нам везло. Не забывай.
Грег сплюнул в контейнер для мусора.
— Откуда вдруг такой оптимизм? У тебя-то?
— Раньше я бесился и молол ерунду. Ну, вообще-то, я и сейчас зол… только чую: пошла пруха. Вот и все.
Грег рассмеялся.
— Пруха-хренуха! Да ты разуй глаза! — посоветовал он.
— Не слепой, — огрызнулся Тэннер. — Нашу таратайку делали так, чтоб ей это было нипочем, и она пока тянет. Да и колбасит-то всего процентов на десять от полной силы.
— Ладно, и что с того? Колбасить может и день и два.
— Значит, переждем.
— Засидимся лишку — от нас и десять процентов мокрое место оставят, и даже если обойдется, ехать станет незачем. А попробуй сунься на дорогу — расплющит.
— Минут за десять — пятнадцать я этот сканер налажу. Получим лишний «глаз». Если буря за шесть часов не угомонится, поедем.
— От кого я это слышу, а?
— От меня.
— Ну надо же! Ты пуще всех трясся за свою шкуру. Чего это тебе вдруг приспичило лезть на рожон и меня за собой тянуть?
Какое-то время Тэннер молча курил.
— Я поразмыслил, — наконец обронил он и тут же умолк.
— О чем? — удивился Грег.
— Об этих чуваках в Бостоне, — пояснил Тэннер. — Может, дело и впрямь стоящее. Не знаю. Они мне никто. Но черт возьми, я не люблю сидеть сложа руки и не желаю тупо глазеть, как дохнет целый мир. И еще мне охота посмотреть Бостон, глянуть хоть одним глазком, какой он. Может, и героем побыть занятно — попробовать, как это. Ты пойми правильно. Никто из них для меня и плевка не стоит. А подумаю, что все станет таким, как эта самая Дорога, — только гарь, бардак да дерьмо, — и с души воротит. Когда вторую машину уволокли смерчи, я призадумался… ну, не хочу я любоваться, как все вот так вылетает в трубу. Может, при удачном раскладе я еще слиняю, а пока просто пытаюсь объяснить, что думаю и чувствую сейчас. Вот и все.
Грег отвел глаза и рассмеялся чуть дружелюбнее, чем обычно:
— Вот уж не подозревал, что в тебе таятся такие философские глубины.
— Я тоже. Притомился я что-то. Расскажешь про своих братьев и сестер, а?
— Ладно.
Четыре часа спустя, когда буря поутихла и на смену камням явилась пыль, а дождю — туман, Черт наладил правый сканер, и они отправились в путь по территории бывшего национального парка «Скалистые горы». Из-за пыли и мглы видимость весь день оставляла желать лучшего. Вечером вездеход обогнул развалины Денвера, взял курс на бывший Канзас, и Тэннер сменил Грега.
Он провел за рулем всю ночь, а утром небо по-настоящему расчистилось — впервые за много дней. Грег блаженно похрапывал. Тэннер не стал его будить и, потягивая кофе, принялся наводить порядок в собственных мыслях и ощущениях.
Сидя вот так, за рулем и с «вольной» в кармане, Черт вдруг испытал странное чувство. Позади курилась пыль. Небо было цвета розовых бутонов, а темные полосы опять как будто усохли. Тэннер припомнил рассказы о том дне, когда на землю обрушились ракеты, испепелившие все, кроме северо-востока и юго-запада; о том дне, когда поднялись ветры, исчезли облака и небо утратило синеву; когда вдрызг разнесло Панамский канал и перестало работать радио; и о тех днях, когда самолеты лишились возможности парить в небе. Тэннера охватила досада: он всегда хотел летать — высоко, как птица, скользить, нырять и парить в воздухе. Его пробрал легкий озноб. Экраны сейчас казались кристально прозрачными, словно озерца чуть
