чувств. Димитрий вместе со слугами переодевали лежащего обессиленного старика.
– Владыко, пора на покой. Проси государя отпустить тебя, – молил секретарь, сидя у ложа старика. Макарий, утонув в своем ложе, пусто и устало глядел в потолок.
– Как же без меня, Димитрий? Кто за бояр заступаться будет? Кто Печатному двору поможет? Скоро «Апостол» отпечатают… Много дел у меня еще!
– Ты и без того великое множество дел содеял, владыко! Слишком много содеял, остальное оставь продолжателям!
– Видать, прошел мой век, – грустно улыбнувшись, проговорил Макарий и замолчал. Потрескивали свечи, тускло освещавшие его покои – в последнее время он не любил много света, и скудный свет этот отражался в холодных выцветших глазах старика.
– Монастырь… Пафнутиев монастырь. Тишина кельи, служение Богу, – бормотал Макарий тяжело, – хочу уйти туда. Уйти из Москвы, оставить это бремя, дабы никого более не видеть здесь, не слышать. Алчность, похоть, ложь… я так устал читать это в лицах…
– Может, квасу, владыко? – осторожно спросил Димитрий. Макарий будто не услышал, продолжал говорить: – Надобно было после смерти Адашевых и изгнания Сильвестра уйти туда, но разве мог я оставить Русь без духовного пастыря? Разве мог позволить Иоанну губить бездушно слуг своих? Но друзей своих, Сильвестра и Адашева, я не спас. Не сумел спасти, испугался…
В глазах его блеснуло, и по морщинистой щеке скатилась слеза. Всхлипнул Димитрий, утирая лицо владыки.
Вскоре митрополит участвовал в великом крестном ходе из Успенского собора в Сретенский монастырь. Лил дождь, и сквозь пелену льющейся с небес воды видны были многочисленные иконы и хоругви. С пением несли святыни мимо толпы горожан, и впереди процессии, опираясь на посох, мужественно и молча шел Макарий. После этого он слег с простудой.
В Москве наступила зима. Первый снег укрыл грязные улочки города, лег шапками на крышах домов и куполах церквей. Тогда же Макарий написал Иоанну, что намерен оставить митрополию и удалиться в места своего пострижения – Пафнутьев монастырь. Ожидая ответа государя, Макарий не покидал ложа и либо глубоко спал, либо просил Димитрия читать ему Евангелие. Молча слушал он писанное, уже давно известное ему наизусть, но, кажется, даже сейчас, на закате жизни, открывал в нем что-то новое – либо удовлетворенно кивал, либо улыбался счастливо, будто находил, наконец, долгожданные ответы на вечные вопросы.
Весть о том, что государь решил навестить его, не удивила старца, и он велел подготовиться к сему. Его обмыли, причесали и уложили душистыми мазями бороду, облачили в рясу, на голову водрузили белоснежный куколь с вышитым серафимом. Накрыли небольшой стол – скромно, даже по-монашески скудно – в блюдах и чашах лежали различные ягоды, сушеные грибы, яблоки, медовые соты, хлеб.
Государь прибыл с двумя сыновьями – девятилетним Иваном и шестилетним Федором. Мальчики робко вступили во владычьи покои, где восседал за столом большой седобородый костистый старик, упиравшийся двумя руками о резной посох. Непривычно для них пахло здесь старостью, непривычно скудно был обставлен стол. И они глядели на древнего старца изумленно, с трепетом.
– Благослови меня и детей моих, владыко! – просил Иоанн, стоявший позади сыновей. Макарий со слабой улыбкой кивнул и подозвал мальчиков. Каждого большой, все еще крепкой рукой перекрестил, прочитав короткую молитву. Иоанн же с почтением поцеловал эту руку и проговорил с мольбой:
– Пришли я и сыновья мои просить тебя, владыко, не оставлять своего стола, не покидать Москву, дабы не осиротели мы без духовного пастыря нашего.
– Изберут нового, как и прежде было, – отвечал Макарий, не поднимая глаз на Иоанна. Государь выпрямился, шумно вдохнул тяжелым носом воздух и кликнул кого-то. В покои тихо вошел Василий Захарьин и тут же поклонился владыке. Митрополит исподлобья тяжело глядел на вошедшего. Иоанн подтолкнул к нему сыновей, и Захарьин, бережно дотронувшись до русых головок царевичей, вышел с ними за дверь, оставив царя и митрополита наедине.
За оконцем завывал зимний ветер. Здесь же, в этом полумраке, было тепло и тихо. Иоанн медленно обошел стол и сел в кресло напротив Макария. Какое-то время они молчали, не глядя друг на друга и не притрагиваясь к еде.
– Ведаю, что разлад меж нами, – прервал тишину Иоанн, – ведаю от чего. Не можешь принять того, что соратники твои стали изменниками. Думаешь, я не страдаю от сего? Думаешь, не приходит ко мне по ночам Лёшка Адашев? Не хотел я смерти его, хотя и был он изменником…
– Изменники и ныне у ноги твоей, – ответил Макарий, исподлобья взглянув на государя. Иоанн горько усмехнулся и подался вперед:
– Ведаю! Токмо не дают мне наказывать их так, как они того заслуживают! Заступаются друг за друга. И ты за них заступаешься.
– Разве не пристало быть милосердным христианскому царю? – тут же выпалил Макарий.
– Хочешь, дабы я по Христову ученью левую щеку после правой подставлял? Не бывать сему! – отрезал Иоанн и, вскочив из-за стола, принялся мерить покои шагами. Макарий недвижно сидел, опустив веки.
– Ты же всегда был сторонником просвещения, много содеял для этого, – тяжелое дыхание порой прерывало речь государя, – отчего же ты не хочешь помочь мне построить новую Русь? Ту самую, где выше царя не будет никого, где никто не посмеет посягать на его безграничную власть, где у бояр не будет силы, способной противостоять этому!
– На крови Русь построить решил? – не поднимая век, молвил митрополит.
– А разве есть иной путь? – Лик Иоанна был страшен от злобы, от оскаленных зубов, от вытаращенных глаз. – Все империи строились на крови и…
– И погибли за великие грехи свои, – перебил его Макарий и впервые взглянул на царя своими холодными выцветшими глазами, – нет, у Руси должен быть иной путь. Путь, созидающийся на любви к Господу и друг другу. Вспомни Византию! Целую тысячу лет они только и делали, что резали друг друга, позабыли соборные деяния, мечтали лишь об обогащении своем, продались латинянам и, в конце концов, оставленные всеми, погибли. Господь не покарал их, нет! Он оставил греков с тем, с кем они захотели быть, – с сатаной, и позволил ему сожрать их! Ныне Русь несет крест Византии. Константинопольский патриарх признал тебя царем, потомком цезарей. В твоем царстве оплот православия! Кончены распри, дед и отец твой объединили все русские земли, кроме тех, что остались под Литвою! Удельные князья стали твоими боярами, твоими подданными! Они нужны тебе, и ты им нужен! Вы, словно заблудшие овцы, идете на поводу у волков, у прихвостней сатаны, стремящегося вновь рассорить вас!
Побледневший Иоанн замер, в глазах его блеснули слезы. В голосе Макария ожило прежнее могущество, во взгляде – присущая
