пламени сияют большие и малые щиты, развешанные по стенам башни. Что за зрелище – глаз не отведешь! Улицы Иерусалима полны народу. Со всех концов Сиона сошлись люди в столицу. Гомон и спешка вокруг. Вот-вот рассеется толпа, и каждый – трепет и радость в душе – найдет дорогу в свою обитель, какая ни есть, и с женами и детьми встретит распрекрасный праздник Суккот.
Томится неизвестностью бедняжка Тамар. И уж не в окно, а в девичье сердце смотрят глаза. Тоскливо и грустно. Не услыхала, как скрипнула, отворяясь, дверь, и вошла служанка Маха.
– Госпожа, отчего грустишь, когда ликованье вокруг? – спросила Маха, – мысли твои далеки от праздника.
– Они между небом и землей, между Амноном и Азрикамом, – ответила Тамар, – с раннего утра и до сего часа я у окна, все глаза проглядела: жду, стерегу Амнона. Вот уж длинные тени побежали на восток, а его все нет. Тысячи промелькнули мимо, весь Сион прибыл на праздник, лишь кого жду – не вижу. Я от людей знаю: десять дней минуло, как Амнон вышел из Боцры. Не случилось ли беды, ведь он стада гонит. Душа терзается, думы ужасны – словами не выразить.
Кончился день, наступил долгожданный вечер. Люди выходят из домов, рассаживаются в шалашах. “С праздником, со святым праздником!” – приветствуют друг друга. Почтенные богатые горожане едят и пьют степенно и достойно. Простой народ собирается вокруг кувшинов с вином. Где толпа людей – там и радость. Ликует Иерусалим, город обители Господа.
Тамар не дождалась, не пришел желанный. Тяжело на сердце. Неизвестность – самая мучительная из пыток. Делать нечего, улеглась, измученная, в постель, и сморил страдалицу тяжелый сон.
Взошло солнце. Лучи его прорвались в комнату, играют занавесями, что спускаются с балдахина над постелью Тамар. Утренние посланники светила упорно ищут, как прорваться вовнутрь, теребят вышитую ткань. Но полог верно хранит нежную девичью дрему – пусть досмотрит последний сон, что легким крылом шуршит над ее головой.
Солнечный свет стирает из памяти ночные видения. Какие-то улетают тотчас, а другие на миг застывают на устах. Тамар просыпается, и губы ее шепчут имя пастуха. Снилось ей, что говорит с ним, но не насытилась сном.
Бесшумно вошла в комнату Маха.
– Пробуждайся, госпожа. Сегодня праздник у Господа, праздник у людей. Вставай, надевай лучший наряд и украшения к нему. Пойдем на священную гору, полюбуемся на сотворенную Богом благодать и на людей, что ей рады безмерно. Глянь-ка в окно! Вот быков выводят из стойла, а там – баранов из загона. И тех и других ведут на жертвенник. То будут жертвы всесожжения, что сгорают целиком дотла, и жертвы мирные, не ради искупления, а из любви к Всевышнему, и куски их пойдут на праздничный стол. Такое действо проспать!? Торопись, госпожа!
Тамар подняла полог, и солнце брызнуло ей в лицо.
– Солнечный свет прекрасен, как сияние лика Амнона, что явился ко мне во сне. Ах, кабы сон обратился явью!
– Досужее сравнение. Светило небесное всемеро ярче бесплодных видений.
Не вступая в спор, Тамар нарядилась, и девушки отправились на Храмовую гору.
В это утро святая гора изобилует народом, пришедшим к обители всесильного и всемогущего Бога Авраама. Как людно! И чуть ни каждый ведет жертвенное животное. Вот мост, соединяющий уступы Сионской горы со священной горой Мориа – так зовут Храмовую гору. Мост сей возведен был в давние времена по указу царя Соломона. По нему ступал владыка из дворца прямо в Храм. Сейчас течет по мосту многоголосая толпа, стремится в святилище Бога.
Думает Тамар: “Любезный мой, избранник мой! Нет равных тебе в людском этом скопище. Увижу ли здесь тебя? Конечно, нет! Будь ты в Иерусалиме, еще вчера предстал бы перед отцом, как обещал. Ты из тех, чье слово крепко”. Тамар вошла в Храм, преклонила колени, обращается к Господу: “Всемогущий Бог, вот, я в храме Твоем. Помоги мне! Милостью своей защити моего Амнона. Где бы он ни был, не дай случиться беде. Прости ему, что не сдержал слово и не пришел к отцу. То не измена вовсе. Кто, как ни Ты, всевидящий, знаешь верное сердце и благие дела его. Господи, простри на Амнона свою бесконечную милость, сбереги от пагубы”.
Помолившись, Тамар и Маха вернулись домой. Слуги внесли мясо, что осталось от мирных жертв – будут приготовлять трапезу для званых гостей.
– Матушка, я испробую праздничных сладостей и сочных гранатов, а потом позволь мне с Махой прогуляться по улицам, рынкам и площадям да поглядеть на приезжих, а к полудню вернусь, – обратилась Тамар к вошедшей Тирце.
– Будь по-твоему, дочь, но не опаздывай. Однако, где юноша из Бейт-Лехема?
– Не знаю, матушка. Уверена лишь, что он не обманщик.
Тамар и Маха полакомились сластями и вышли за ворота. Идут по городу, и Тамар смотрит во все глаза: не видно ли где Амнона? Кажется, на всех улицах и рынках побывали – но нет его. Быстро время пролетело. Лестница царя Ахаза – городские солнечные часы – вся, до последней ступени, погрузилась в тень. Это – полдень. Тамар вздохнула тяжко и говорит Махе: “Возвращаемся назад. Напрасны поиски”.
Щедрые посулы
В то самое время, что Тамар высматривала Амнона, тот тоже бродил по улицам Иерусалима и расспрашивал прохожих, как пройти к дому Иядидьи. Тамар еще не успела вернуться, а Амнон уж стоит в дверях.
– Кто ты и чей сын, юноша? – спросил Иядидья.
– Я пастух, тружусь у Авишая, которого ты поставил старшим над стадами. Дочь твоя Тамар взяла с меня слово завернуть в твой дом, как случится мне пребывать в Иерусалиме. Вот, я перед тобой.
– Ты Амнон? – спросил Иядидья, внимательно разглядывая гостя.
– Да, мой господин.
– Это ты спас мою дочь от дикого зверя?
– Это Бог сполна дал силу рукам и духу моему, – изумительно скромно ответил Амнон.
– Если умен человек, то и скромен, – сказал Иядидья. – Щедрость Бога непреходяща. Достойно и по заслугам будешь вознагражден и станешь уважаемым в Сионе.
Иядидья подвел гостя к жене Тирце и сыну Тейману: “Вот Амнон, пастух, спаситель нашей Тамар”.
Обрадовалась Тирца.
– Ты благословен Богом и угоден Ему, прекрасный юноша, ибо спас от неминуемой гибели нашу дочь, – говорит мать. – Хоть на мгновенье дрогнула бы рука, оступилась нога или поколебался дух – и не было бы с нами Тамар, и имя и облик юной девы растворились бы в вечности. Ты пришел к нам и тем удвоил праздник, и ждет тебя награда, – заключила торжественную речь Тирца.
– Моя
