люди. Говорят, ты женишься?
Сын смутился.
— Нет. На ком?
— Ну, на этой русской… Как ее?
— Лидия Нессельроде.
— Да, вот-вот. Весь Париж только и толкует о вас.
— Ерунда, досужие разговоры. То есть, будь она свободна, я, конечно, на ней бы женился. Но мадам Нессельроде замужем.
— Что с того? Может развестись.
— Там, у них, в России, с этим очень строго. И сопряжено с массой сложностей. В том числе и церковных. А бракоразводные процессы длятся годами.
— Фу ты господи!
— И потом она вовсе не желает развода. Муж ей присылает колоссальные деньги, у меня таких даже близко никогда не было. И, боюсь, не будет.
— Если речь о любви, то какие деньги? Там, где речь о деньгах, там нет любви.
— Нет, по-моему, Лидия меня любит.
— Ну, не знаю, не знаю. Дай хоть посмотреть на нее. Я как человек проницательный сразу все увижу.
— С удовольствием познакомлю, — оживился сын. — Хочешь, сегодня вечером?
— Вечером не могу, а, допустим, днем, в обед? Как ты на это смотришь?
— Положительно. Я ей напишу и предупрежу.
— Нет, как раз не надо. Свалимся, как снег на голову. И посмотрим ее реакцию.
— Да пристойно ли так, папа?
— Может, и непристойно, но зато забавно. Надо жить, забавляясь, сынок, а не то от скуки впору помереть.
Александр Дюма-старший облачился в фиолетовый фрак, бледно-голубую жилетку и такие же брюки. Галстук-бабочка красновато-синий. Шелковистый цилиндр. Был слегка нелеп в этом одеянии, но зато с иголочки. Сын его выглядел скромнее — и по цветовой гамме, и по стоимости одежды, не от самых дорогих кутюрье. У отца имелся свой экипаж, и, хотя ехать было недалеко, все равно идти пешком от считал ниже своего достоинства. По дороге восхищался погодой, зеленью на деревьях, проходившими мимо девушками и вообще жизнью. Декламировал романтические стихи — может быть, свои, может быть, чужие, он и сам не помнил.
Вылезли из коляски на улице Анжу.
— Неплохой домик, — оценил папаша, прыгая на брусчатку, как молодой. — Здесь уютно, тихо. Настоящее заколдованное царство русской феи.
Дверь открыла Груня — неприветливая, насупленная, явно не расположенная к визитерам.
— А, вот и злой дракон, стерегущий красавицу, — объяснил Дюма-старший.
— Кё вуле-ву?[9] — на плохом французском выговорила служанка.
— Мы пришли проведать мадам Нессельроде, — произнес Дюма-младший.
— Нет, они спят еще. Дорм, дорм![10]
— Как спит? — изумился папа. — Без пятнадцати три пополудни?
— Так у них вчерась разыгралася мигреня. Не могли уснуть и рыдали сильно.
— Вот те раз! Получается, нам уйти?
Тут откуда-то из глубин квартиры долетел голос:
— Груня, кто там? — Это прозвучало по-русски.
— Господин Дюма с каким-то старым пузырем.
— Пропусти, пусть они проходят.
Крепостная повернулась к гостям:
— Сильвупле, мусьё. Венез иси[11].
Лидия, как рембрандтовская Даная, возлежала на небольшой кушетке, крытой желтым дерматином. Пеньюар из муслина был полупрозрачен и не мог скрыть, что на барыне, кроме ночной рубашки, ничего не надето. На ногах в розовых чулках — шлепанцы с загнутыми носами, без задников. Но зато нитки жемчуга обвивали шею и запястья. Локоны за ушами также закреплялись шпильками с жемчугом. Но прически как таковой вовсе не было: волосы ниспадали свободно на плечи, спину, доходя до тыльной стороны колен. Одалиска, ни дать ни взять.
— О, какой восторг! — воскликнул папаша. — Я тебя понимаю, дорогой.
— Лидия, позвольте вам представить моего отца.
— Очень рада, мсье Дюма, — протянула руку для поцелуя. — Вся читающая Россия восхищается вашими романами.
— О, меня читают даже в России? — рассмеялся папа и прильнул толстыми губами к ее нежным пальчикам. — Мир завоеван, у меня всеобщая слава, да?
— Это правда. Соблаговолите присесть. Жаль, что я не знала о визите вашем заранее, не смогла подготовиться как следует. Мне и угостить-то вас толком нечем. Груня по моей просьбе сварила щи, но, боюсь, вы такое есть не станете.
— Stchi? — произнес отец озадаченно. — Что такое stchi?
— Это русский суп из капусты.
— Я однажды пробовал русский borstch и потом страдал от желудочных колик целую неделю.
— Щи полегче для желудка, чем борщ, но боюсь рисковать вашим самочувствием. Есть еще телятина и говяжьи языки с зеленым горошком. А на сладкое — персики в сиропе.
— Нас вполне устроит.
— Извините за скромность яств.
— Это мы просим извинений за внезапное к вам вторжение.
Между тем Груня не спеша накрыла в столовой, приготовив три куверта, и сказала, что кушать подано. Господа перешли за стол.
Александр-младший спросил:
— Вы вчера плакали? Или мы ослышались?
Женщина вздохнула:
— Да, чуть-чуть всплакнула. Голова что-то разболелась. И вообще настроение было дрянь.
— Так, без повода или же по поводу?
— Получила телеграмму от мужа. Через день ожидаю его в Париже.
— О, мон Дьё, серьезно?
— Он плывет с племянником — мужем Надин Нарышкиной.
— Просто какой-то десант мужей.
— Значит, нашим встречам конец, — заключила она.
У Дюма-сына от волнения выпал нож из рук.
— Вот и доказательство, — сообщила Лидия.
— Я не понимаю.
— Есть у русских примета: падает вилка — к визиту дамы, нож — мужчины.
— Нет, позвольте, — не унимался ее любовник, вылезая с ножом из-под стола, — отчего конец? Разве вы решаете окончательно с ним не порывать?
Воцарилось молчание, и мадам Нессельроде резала телятину у себя в тарелке, опустив глаза. Наконец сказала:
— Милый Александр… Вы хотите от меня невозможного. Нет, я ничего не решила. Вы мне стали дороги, это несомненно, и сложившиеся между нами романтические отношения радовали меня чрезвычайно. Но не знаю, надо ли ради них разрушать мою русскую семью… Дмитрия я люблю по-своему, он отец моего ребенка. Словом, выбор еще не сделан, и сомнения гложут душу.
Тут заговорил Дюма-папа, с аппетитом поедавший говяжьи языки:
— А давайте выпьем? Chateau Le Roc — лучшее средство для прочистки мозгов.
— Да, теперь выпить не мешало бы.
Темное вино с ароматом черной смородины таяло во рту, умиротворяя.
Александр-младший произнес, как обиженный ребенок:
— Я вас не отдам. Так и знайте.
Лидия тонко улыбнулась:
— Ах, мой друг, не давите на меня. Мне самой необходимо определиться.
— Я вас не отдам, — повторил он упрямо. — Вызову его на дуэль.
— Этого еще не хватало! — возмутился родитель.
— Дмитрий не станет с вами драться, — успокоила обоих мадам Нессельроде.
— Отчего не станет?
— Вы ему не ровня. Он же дворянин, граф, по происхождению даже князь. А у нас титулованные особы не дерутся с простыми смертными.
— Значит, объявлю, что он струсил.
— Полно, Александр, не смешите людей. Вы себя ведете, как пятнадцатилетний подросток.
Тот надулся:
— Вы зато слишком рассудительны. Ищете какую-то выгоду. Как сказал мой отец, где любовь,
