Нормальный объект человеческой любви – личность, обладающая свойствами.
Все, что нам необходимо делать в этой йоге ради горячей любви к Богу – не просто клясться в этой любви, а любить Бога по сути; любить только Бога (любя все остальное только в связи с Богом); любить Бога без каких-либо скрытых причин (даже не из стремления к слиянию с ним или к ответной любви), а исключительно ради любви как таковой. В той мере, в какой мы преуспели в этом, мы познаём радость, ибо никакой опыт не может сравниться с состоянием полной и неподдельной любви. Более того, каждое укрепление наших чувств к Богу ослабляет хватку мира. Святые могут любить этот мир и действительно любят его больше, чем миряне, но любят совсем иначе, воспринимая его в отраженном свете славы Бога, перед которым преклоняются.
Как можно породить такую любовь? Очевидно, эта задача не из легких. Мирское претендует на наши чувства настолько непрестанно, что остается лишь дивиться, как Сущность, которую нельзя ни увидеть, ни услышать, способна вступить с ним в соперничество.
И тут на сцене появляется индуистская мифология с ее великолепной символикой, ее несколькими сотнями образов Бога, ее обрядами, поддерживающими ход времени так же неустанно, как нескончаемое вращение молитвенных барабанов. Ценимые сами по себе все они, разумеется, могут узурпировать место Бога, но не в этом их предназначение. Они – посредники, и их призвание – приобщать людские сердца к тому, что они символизируют, но чем сами по себе не являются. Глупо путать образы индуизма с идолопоклонством, а их многочисленность – с политеизмом. Все это взлетные полосы, с которых обремененный рассудком человеческий дух может воспарить для своего «одинокого полета к Единственному». Даже деревенские жрецы часто начинают храмовые церемонии с такого воззвания, проникнутого любовью:
Господи, прости три греха, причина которых – моя человеческая ограниченность:
Ты повсюду, а я поклоняюсь тебе здесь;
Ты не имеешь формы, а я поклоняюсь тебе в этих формах;
Ты не нуждаешься в восхвалениях, а я возношу к тебе молитвы и приветствия.
Господи, прости три греха, причина которых – моя человеческая ограниченность.
Такой символ, как многорукий образ, графически изображающий поразительную разносторонность и сверхчеловеческую мощь Бога, может отражать суть теологии в целом. Мифология достигает глубин, которые ум способен узреть лишь косвенно. Притчи и легенды представляют идеалы таким образом, который вызывает у слушателей стремление воплотить их – наглядно подкрепляя утверждение Ирвина Эдмана о том, что «именно миф, а не предписание, притча, а не логика, – вот что трогает людей». Ценность подобных вещей заключается в их способности отзывать наше внимание от мирских отвлекающих моментов к мыслям о Боге и Божией любви. Воспевая хвалы Богу, всецело посвящая себя молитвам Богу, размышляя о величии и славе Божией, читая о Боге в Священных Писаниях, считая всю вселенную творением Бога, мы неуклонно двигаем наши чувства в направлении Бога. «Тех, кто размышляет обо мне и поклоняется мне одному, не питая привязанности ни к чему другому, – говорит Господь Кришна в “Бхагавад-гите”, – я быстро вызволяю из океана смерти».
Упоминания заслуживают три характерных особенности пути бхакты: джапам, разнообразие любви и поклонение избранному идеалу.
Джапам (джапа) – практика повторения имени Бога. Христианскую параллель она находит в классическом образце русской духовности – «Откровенных рассказах странника духовному своему отцу» (в переводе на английский – «Путь паломника»). Это история безымянного крестьянина, главная забота которого – исполнить библейское предписание «творить молитву непрестанно». В поисках того, кто объяснит ему, как это возможно, он странствует по России и Сибири с котомкой сухарей, просит местных жителей пустить его переночевать из милости, советуется со многими мудрыми людьми, но испытывает лишь разочарования, пока наконец не встречает старца, который учит его тому, что «непрестанная внутренняя Иисусова молитва есть беспрерывное, никогда не престающее призывание Божественного имени Иисуса Христа устами, умом и сердцем… при всех занятиях, на всяком месте, во всяком времени, даже и во сне». Старец дает страннику наставления до тех пор, пока тому не удается повторять имя Иисуса без усилия более чем по 12 тысяч раз в день. Эти постоянные слова, служение устами, незаметно превращается в подлинный зов сердца. Молитва становится у него внутри неизменно согревающим душу присутствием, доставляющим радость, которая бурлит и рвется наружу. «Следи, чтобы божественное имя вплеталось во все, что бы ты ни делал» – индуистское выражение той же мысли. Чем бы ты ни был занят – стирал или ткал, обрабатывал землю или делал покупки, – исподволь, медленно, но верно эти слова, словно капельки, рожденные устремлением, проникают в подсознание, наполняя его божественным.
Желание постичь всю суть любви позволяет обратить во благо в религиозных исканиях и сам тот факт, что любовь предполагает разные нюансы в зависимости от того, какие отношения с ней связаны. Любовь родителя к ребенку носит оттенок покровительства, любовь ребенка подразумевает зависимость. Любовь друзей отлична от супружеской любви. Иной будет и любовь преданного слуги к хозяину. Индуизм считает, что все эти разновидности имеют место в укреплении любви к Богу и побуждает бхакту пользоваться ими всеми. По сути дела, христианство действует таким же образом. Чаще всего Бог в нем изображается благосклонным покровителем, которого символизирует господин или родитель, но присутствуют и другие варианты. «Какого Друга обретаем мы в Иисусе» – известный христианский гимн, в другом излюбленном христианском песнопении видное место занимает «мой Владыка и мой Друг». Бог фигурирует как жених в Песне песней и в христианских мистических писаниях, где постоянной метафорой является союз души с Христом. Отношение к Богу как к чьему-то ребенку звучит несколько чуждо для слуха западного человека, однако во многом магия Рождества объясняется тем, что в это время года Бог входит в сердца как дитя, тем самым вызывая инстинктивную нежность, присущую родителям.
Наконец мы подходим к поклонению Богу в облике избранного идеала. Индуисты представляют Бога во множестве обличий. И считают, что это закономерно. Каждое из них не что иное как символ, указывающий на нечто большее; и поскольку ни одним из них не исчерпывается истинная сущность Бога, все вместе они необходимы, чтобы составить картину проявлений и аспектов Бога. Но несмотря на то, что все образы в равной мере указывают на Бога, каждому приверженцу рекомендуется на всю жизнь связать себя с одним из них. Только так его смысл станет глубже, а все его могущество окажется достижимым. Выбранный образ станет иштой, или признанной формой божественного. Бхакте незачем избегать других форм, но избранная никогда не будет
