и усердия подобные размышления в конце концов вызывают яркое ощущение бесконечного «Я», лежащего в основе бренного, конечного «я». Два «я» со временем представляются все более обособленными, разделенными, как вода и масло, хотя раньше были смешанными, подобно воде и молоку. Это и есть готовность к третьему этапу на пути знания, который заключается в смещении самоидентификации к ее неизменной части. Прямой способ добиться этого – воспринимать себя как Дух не только в периоды медитации, предназначенные для этой цели, но и как можно чаще во время выполнения повседневных задач. Однако эта последняя практика дается нелегко. Для нее требуется вбить клин между эго, заключенным в кожу, и его Атманом. Это получается легче, если думать об эго в третьем лице. Вместо «я иду по улице» Сибил думает: «Вот Сибил идет по Пятой авеню» и в подкрепление этой мысли пытается представить себя со стороны. Она – не деятель и не объект воздействия, и придерживается по отношению к происходящему подхода «Я – Свидетель». За своей несущественной историей она наблюдает с такой же отстраненностью, с какой позволяет своим волосам развеваться на ветру. Точно так же, как лампа, освещающая комнату, безразлична к тому, что в ней происходит, йог наблюдает за тем, что творится в его доме из протоплазмы, – так говорится в писаниях. «Даже солнце, со всем его теплом, поразительно отделено от нас», – такую надпись кто-то нацарапал на стене тюремной камеры. Жизненным событиям просто позволяется происходить. Сидя в кресле дантиста, Сибил отмечает: «Бедненькая Сибил. Скоро все кончится». Но ей приходится вести честную игру и сохранять ту же позицию, когда ее посещает удача и ей ничего не хотелось бы так, как купаться в похвалах, которыми ее осыпают.
Мысли о себе в третьем лице одновременно достигают двух целей. Они вбивают клин между самоидентификацией и поверхностным «я», и в то же время заставляют эту самоидентификацию перейти на более глубокий уровень – до тех пор, пока, наконец, благодаря знанию, идентичному с бытием, человек не становится полностью таким, каким он всегда был в глубине души. «Это и есть ты, кроме Которого, нет другого, кто видит, слышит, мыслит или действует»[16].
Путь к Богу через Любовь
Йога знания считается кратчайшим путем к божественному осознанию. И вместе с тем этот путь наиболее крут и тернист. Он требует редкого сочетания рационализма и духовности, он предназначен для немногих избранных.
В общем и целом рассудок движет жизнью в меньшей степени, чем эмоции, а из множества эмоций, теснящихся в человеческом сердце, наиболее сильной является любовь. Даже ненависть можно истолковать как последствия сдерживания этого порыва. Более того, людям свойственно уподобляться тому, что они любят, с его именем, написанным у них на лбу. Цель бхакти-йоги – направить на Бога любовь, которая лежит в основании каждого сердца. «Как воды Ганга непрестанно текут к океану, – говорит Бог в «Бхагавата-пуране», – так и разум бхакта постоянно стремится ко Мне, Высшей личности, заключенной в каждом сердце, сразу же, едва они услышат о моих свойствах».
В отличие от пути знания, у бхакти-йоги насчитывается множеством последователей, – в сущности, из четырех путей она наиболее популярна. Она уходит корнями в древность, но одним из самых известных ее приверженцев был поэт-мистик XVI века по имени Тулсидас. Рано женившись, он питал такую привязанность к своей жене, что не мог вынести даже одного дня разлуки с ней. Однажды она отправилась навестить своих родителей. Не прошло и полдня, как Тулсидас пришел за ней, и тогда его жена воскликнула: «Как страстно ко мне привязан ты! Если бы только ты мог перенести свою привязанность на Бога, ты бы достиг Его мгновенно». «Я так и сделаю», – подумал Тулсидас. Он попытался, и попытка увенчалась успехом.
Все основные принципы бхакти-йоги подтверждены обилием примеров из христианства. В сущности, с точки зрения индуиста, христианство – великий, ярко освещенный путь бхакты к Богу, а остальные пути не то чтобы обделены вниманием, но гораздо менее явно обозначены. На этом пути Бог воспринимается иначе, чем в джняне. Направляющий образ в джняна-йоге – бескрайнее море бытия, скрытое под волнами наших конечных «я». Это море олицетворяет всепроникающее «Я», которое находится как внутри нас, так и вовне, и к отождествлению с которым нам следует стремиться. Представленный таким образом Бог имперсонален (обезличен), или, скорее, трансперсонален, ибо персональность как личность, будучи чем-то определенным, выглядит конечной, в то время как божественное джняны бесконечно. Бхакте, для которого чувства реальнее мыслей, Бог представляется разным в каждом из этих случаев.
Во-первых, поскольку здоровая любовь направлена вовне, бхакта отрицает все предположения о том, что предметом любви Бога является он сам, даже его глубочайшее «Я», и настаивает на инакости Бога. Как выразился набожный классик индуизма, «я хочу вкушать сахар; я не желаю быть сахаром».
Может ли вода пить себя залпом?
Могут ли деревья вкушать плоды, которые они приносят?
Тот, кто чтит Бога, должен быть отличен от Него,
Только тогда он познает радость любви к Богу;
Ибо если он скажет, что Бог и он – одно,
Эта радость и эта любовь мгновенно исчезнут.
Больше не молись о полном единстве с Богом:
В чем была бы красота, будь драгоценный камень един с оправой?
Зной и тень – их двое,
Иначе в чем была бы отрада тени?
Мать и дитя – их двое,
Иначе в чем заключалась бы любовь?
Когда после разлуки они встречаются,
Как же они рады, мать и дитя!
В чем была бы радость, будь эти двое единым целым?
Так не молись же больше о полном единстве с Богом[17].
Во-вторых, цель бхакты, убежденного в инакости Бога, – тоже стать отличным от джняны. Бхакта стремится не отождествиться с Богом, а обожать Бога всем своим существом. Слова Бэды Фроста, хоть и написанные в условиях другой традиции, напрямую применимы к этому аспекту индуизма: «Единение – не пантеистическое поглощение человека единым, а главным образом личное по характеру. Более того, поскольку это прежде всего единение любви, то род знаний, которого оно требует, относится к дружбе в наивысшем смысле этого слова»[18]. И наконец, в подобных условиях личность Бога вовсе не ограничивает – напротив, она совершенно необходима. Может, философы и способны любить чистую сущность, бесконечно далекую от любых свойств, но они – исключение.
