прижимает к себе.
— Ну ты чего?
И сейчас эта женщина из стали и льда, всегда такая спокойная и сдержанная, такая взрослая и решительная, такая готовая к любым поворотам судьбы — ни на минуту не старше его маленькой Манюни. Он гладит слегка отросшие волосы, прикасается губами к виску, щеке и, как только она поднимает заплаканное лицо, прижимается к губам.
Странная смесь вкусов: холодный бальзам у самой кожи, поверх розовая химозная клубника, которая приправлена солью непонятных ему слез. И все это такое необходимое и такое родное, что невозможно оторваться.
— Давай, бросим твою работу и сбежим! — бормочет он ей на ухо, — Она тебя обижает и заставляет плакать!
Катя только смеётся этим глупостям, щекочущим ее слишком близкими губами.
— Куда мы сбежим? — удивляется она, — У меня парикмахер через час, в семь лёд, а до этого вагон работы бумажной!
— В баню парикмахера! К черту бумажки! К семи я тебя верну на твой обожаемый лёд!
Он уже накидывает на женские плечи пальто и чуть ли не выталкивает в сторону дверей.
— Да меня потеряют! — слабо отбивается она.
Антон протягивает ее сотовый, лежавший на столе, и почти требует:
— Напиши в чат, что у тебя срочная и неотложная встреча! У тебя реально неотложная встреча! Я сдохну, если ты мне откажешь сейчас! И твоей ученице придется искать нового провожатого на тренировки! Перспективной ученице!
Нет ничего слаще начала любви. Когда каждый взгляд, каждое прикосновение, каждая совместная глупость — часть большого счастья. Если по "Заре" они ещё шли просто знакомыми на пионерском расстоянии, то сразу за дверями Антон подхватил свою женщину за талию и притянул как можно ближе, а на парковке эта безумная парочка целовалась у его машины, словно им по семнадцать. Чудо, что никто не застал. И огромный букет, брошенный ей на колени с заднего сидения авто, все то же сладкое начало, окрашенное в акварельно-романтические тона.
И даже то, как он треплет ее в кровати за волосы и шутливо ворчит:
— И зачем тебе эта парикмахерская?! У тебя такие замечательные волосы! Не стригись!
Даже это — начало нежной игры в любовь.
Катя трётся щекой о мужскую грудь и негромко отвечает:
— Хорошо! Пока мы вместе.
— Значит — всегда, — довольно констатирует Антон, — я с юристами разговаривал. Через неделю начнут процедуру развода.
Нагая женщина, прижимающаяся к его боку, в ответ молчит. И непонятно, то ли рада и одобряет, то ли напугана и недовольна, то ли ей совсем это неинтересно. Угораздило же полюбить этот “черный ящик”!
****
— Тошк, ну как я на работу притащу этот разврат?! — Катерина выразительно смотрит на неприлично огромный букет из смеси самых разных цветов.
— Скажешь, поклонник подарил, — не допускает возражений Антон, — к тому же — это правда!
Так она и оказалась с гигантским букетом в "Заре". Богоров галантно пропустил ее во все двери и умчался встречать дочь с тренировки, а Екатерина с цветами, скрывающими половину обзора, двигалась к кабинету.
— Ты соображаешь, что творишь? — голос Вадика Хрусталева неприятно стукнулся в ее летящее настроение.
— Несу цветы в кабинет, — улыбаясь, ответила Екатерина.
— Я не об этом!
Она безуспешно пытается нащупать в сумке ключ, пока Вадим не забирает цветы, чтобы освободить обе руки для поисков.
В комнате деловитый хозяйственник небрежно швыряет букет на стол тренера и повторяет:
— Кать, ты соображаешь, что творишь?
— О чем ты, Вадик? — искренне недоумевает блондинка.
— Вот об этом, — он кивает на цветы, — и вот об этом!
В открытом чате ее сообщение о неотложной встрече.
— И ещё об одном нашем сотруднике бывшем, с которым ты целуешься по парковкам! Ну, ты ж давно уже не девочка, Катя! Хоть как-то последствия учитывай!
— Точно, Вадим Михайлович, — напоминание о возрасте ранит, — я не девочка, я даже бабушка уже не первый год! Я без советчиков разберусь с личной жизнью и поцелуями в ней! Тебя это не касается!
— Касается! Ты помнишь сколько людей от тебя зависят только в этом здании?! — взрывается администратор, — им всем ты нужна здоровая, живая и в психически сохранная. Я, в отличие от тебя, помню, чем в прошлый раз закончился твой роман с этим… хореографом.
— Ты так говоришь, будто я руки на себя после его ухода пыталась наложить, — поморщилась женщина.
— Нет! Что ты! Ничего такого! — эмоционально ехидничал Хрусталев, — А сердечный приступ, вот ровно тут же, и скорая по твою душу с реанимобилем под окном, так это был флешмоб такой, да, Екатерина Андреевна?!
— Тебе напомнить, что это был за год?! Это был олимпийский год! — Мейер включила режим “танк”, — Погугли спортивную историю и узнай, сколько тренеров после олимпиад сходят с дистанции! С нашей-то федерацией, которая любого в гроб загонит! В их проблемах тоже Богоров виноват?!
Хрусталев бессильно машет рукой:
— Чем только каждый раз тебя берет этот сопляк?!
Мужчина разворачивается и выходит из кабинета тренера.
— Умеет Вадим Михайлович нагадить в душу, — тихонько сообщает букету Катерина. И нежно проводит пальцами по лепестку едва распустившегося розового бутона.
Беда в том, что ушлый хозяйственник прав куда как больше, чем хочется признавать. И в этот раз легче не будет, когда все опять пойдет наперекосяк. “Ну так что ж… не жить теперь что ли?”— возмущенно отмахивается от собственных черных мыслей тренер.
Завтра всё будет просто
Завтра всё будет добрым
Лица и солнца свет.
И наш кораблик ходом полным -
Вверх по течению лет.
Обними меня покрепче
И усни спокойно на моей груди,
И пусть никто не знает, что там впереди.
Если можно, я с тобой навечно.
«УмаТурман»
— Какого хрена ты тут вытворяешь?!
Если вы считаете танцоров хлюпиками, попробуйте хоть раз нечаянно попасть им под горячую руку. Богоров сейчас притиснут к стене именно такой рукой. Главный хореограф “Зари” прижимает его локтем и одновременно заглядывает в собственный класс, командуя:
— Повторять комбинацию, пока я не вернусь, — после чего закрывает аккуратно дверь и наваливается изо всех сил на Антона.
— Грач, я не готов к столь страстным объятиям, — пробует пошутить Богоров, но шутка не находит поддержки.
У Грачева совершенно не беззаботное настроение. Он, очевидно, зол. И зол именно на Антона Владимировича:
— Богор, на черта ты тут крутишься? Что ты ей душу бередишь?! — шипит хореограф.
— Слушай, тебе-то какое дело? — морщится Антон, которого перестала забавлять вся эта ситуация, — Как тебя касается, чем занимаются двое взрослых людей? Ты ей вроде не муж, не отец
