его Ливнев.
— Какой еще Родька? — брезгливо поморщился «любомудр».
— Да из наших, с юридического. Родион Романович Раскольников…
— А чего он такой грязный?
— Черт его знает… Без денег, наверное, сидит, даже в баню сходить не на что. Вот он и «роскошествует лишениями», выставляя свое рубище напоказ.
— Ты его только за наш стол не приглашай, а то еще вшей натрясет!
— Хоть ты и Воробьев, да не Соловьев! — укоризненно глянул на него Ливнев и, пока философ наливался гневным румянцем обиды, привстал из-за стола и замахал рукой: — Эй, Родька… Родион Романыч, пожалте к нам!
Раскольников дернулся, вперил испуганные глаза в окликавшего его Ливнева, после чего вдруг как-то по-старушечьи затряс головой и, круто повернувшись, выбежал на улицу.
— Ну и черт с ним! — несколько озадаченно пробормотал будущий юрист. — Пьян, наверное, как сапожник или искал кого-то… Эх, Гришка, — снова опускаясь на свое место, обратился он к нахохлившемуся Воробьеву, — все-таки жаль, что мне не довелось тебя с ним познакомить!
— Эка невидаль! — передернул плечами тот. — Охота была мараться.
— Нет, брат, здесь ты не прав. Родька типус весьма любопытный и, так же как и ты, страдает разными завиральными идеями вроде «необыкновенных личностей» с их особыми правами в истории.
— Опять врешь! Сам ты хоть и Петр, да не апостол! И ничем я таким не страдаю!
— Это ты кому другому рассказывай, а я-то знаю, как ты по ночам себя мнишь то Гегелем, то Наполеоном… Эх, жаль Родьку, — неожиданно вздохнул Ливнев, — чует мое сердце — плохо кончит, бродяга!
— Это еще почему? — снисходительно полюбопытствовал Воробьев.
— Человек, мнящий себя гением, но ничего не совершающий для того, чтобы таковым его признали окружающие, непременно кончит плохо! — убежденно повторил Петр. — Или преступление какое совершит, или опустится, сопьется, на путанке женится…
— Да почему ты в этом так убежден-то?
— А куда ж ему еще деваться, гению-то непризнанному? Не в письмоводители же идти на тридцать-то рублей в месяц! Нет, скорее он преступление совершит! — после недолгой задумчивости заявил Ливнев. — Вот только какое? Громкое, со взрывом, чтобы все о нем разом узнали, или тихое, тайком, ради корысти…
— Если с политическими свяжется, то наверняка первое, — снисходительно заявил Воробьев, допивая свое пиво, — хотя гении, как подлинные, так и мнимые, предпочитают держаться в одиночку. В одном ты прав — судя по его виду, кончит он действительно плохо. Так обычно и бывает с теми, у кого наблюдается путаница в основных философских понятиях. Впрочем, если бы все кончали одинаково хорошо, то до чего же скучна была бы история человечества…
— Опять заладил со своей историей! — отмахнулся от него Петр. — А по моему мнению, если человек искренне убежден, что «у дверей нельзя подслушивать, а старушонок можно лущить чем попало, в свое удовольствие», то лучше бы ему уехать куда подальше, в ту же Америку!
— А ты думаешь там все можно?
— Не знаю, да и не слишком интересуюсь… — рассеянно отвечал Ливнев, толкая в бок задумавшегося медика, который уже несколько минут не принимал участие в общей беседе. — Эй, Дениска, ты чего приуныл?
— Сейчас, — словно очнувшись, не к месту отозвался тот, поднимаясь из-за стола, — подождите братцы, я сейчас… — И нетвердыми шагами направился в сторону нужника.
— Все переживает из-за своей Надежды, — проводив его сочувствующим взглядом, заявил Ливнев.
— Это та, что на паперти застрелилась? — наморщил лоб Григорий.
— Она самая.
— А что полиция?
— Да что полиция! Если хочешь знать, мне и побольше полиции об этом деле известно, да только Дениске говорить не хочу — мало ли чего…
— Так мне скажи, свинтус ты этакий! — возмутился Воробьев.
— А не проговоришься?
— Я буду нем, как могила Тамерлана! И столь же величественен и таинственен!
— Ну, слушай… — И Ливнев, заговорщически поманив к себе перегнувшегося через стол философа, принялся что-то нашептывать ему на ухо.
— Чегой-то вы тут? — неожиданно появившись, поинтересовался Денис. — Опять, небось, какие-то гадости об отсутствующих…
— Какие гадости, — не растерялся Ливнев, — мы тут про барышень обсуждали… А не махнуть ли нам теперь в одно веселое местечко? Я, кстати, знаю один такой премилый уголок на Шпалерной улице.
В ответ на столь соблазнительное предложение философ энергично кивнул головой, а медик неуверенно пожал плечами. Однако после окончательного расчета с половым эта достойная идея потерпела полное фиаско, поскольку у разгулявшихся студентов не осталось денег даже на извозчика.
Глава 8
«МАДАМ ОТРАВИТЕЛЬНИЦА»
После лекции о теории самоубийств, которую он прослушал в ночном поезде, Макар Александрович задумал применить полученные знания на практике. Вернувшись к расследованию дел Юлия и Надежды Симоновых, он для начала решил разобраться с возможными причинами самоубийств этих молодых людей.
Самой распространенной причиной профессор Слоним называл семейные проблемы, но в данном случае это мало что давало, поскольку усомниться в родительских чувствах господина и госпожи Симоновых было сложно. На первых двух допросах, один из которых состоялся в день смерти сына, а второй — сразу после извещения о самоубийстве дочери, Павел Константинович выглядел крайне подавленным, без конца повторял «Боже мой!» и вытирал лицо носовым платком, незаметно смахивая при этом слезы. Его жена вообще почувствовала себя столь скверно, что не вставала с постели.
Приглашать Симонова на новый допрос Макар Александрович не видел особого смысла, поскольку титулярный советник вряд ли бы стал раскрывать ему свои семейные тайны. Поэтому следователю предстояло самостоятельно разобраться с тем, что таилось за внешне благополучным фасадом этого семейства.
Вторая из причин самоубийств крылась в состоянии общества. В данный момент, когда все ожидали суда над убийцами государя, его состояние можно было бы назвать смятенным и взбудораженным, однако это едва ли могло слишком существенно отразиться на психике семнадцатилетнего гимназиста и его девятнадцатилетней сестры. В столь юном возрасте политические проблемы волнуют несравненно меньше личных! Кроме того, Юлий Симонов погиб за день до покушения на государя, а Надежда — через день после, так что социальный кризис империи мало что объяснял.
Столь же малопригодна была и третья причина — невыносимые условия жизни и вынужденная борьба за существование. Судя по арендуемому особняку, семейство Симоновых отнюдь не бедствовало, да и не стал бы титулярный советник экономить на своих детях…
Таким образом, главной причиной, из которой, по всей видимости, ему и следовало исходить, Макар Александрович признал психологию и пессимизм. Однако прежде чем заняться столь сложным вопросом, как психологическое состояние Надежды Симоновой, следовало выяснить гораздо более элементарную вещь — где она пропадала всю ночь перед самоубийством?
Макар Александрович уже опросил актеров, игравших в том же любительском спектакле, и
