быстро вошла Елена Артуровна. Обозрев быстрым оком открытый чемодан и разбросанные вокруг вещи, тетя Нелли спокойно спросила:
– Ты действительно собираешься ехать, Кэтхен?
Катя, не отвечая, продолжала укладываться. Елена Артуровна села на диван, раздвинув лежавшее на нем белье, и так же спокойно продолжала, не дожидаясь ответа:
– Ты сама не знаешь, что ты хочешь делать. Если тебе тяжело, то с твоей стороны очень нехорошо быть такой скрытной. Ты бы могла сказать Павлу Ильичу или мне – и поверь, мы бы постарались как-нибудь помочь тебе.
Елена Артуровна после каждой фразы делала остановку, будто ожидая, что племянница вставит какую-нибудь реплику, но Екатерина Павловна молча и как-то враждебно продолжала укладываться.
– Что же ты молчишь, разве ты не слышишь, что я тебе говорю? Или ты не желаешь со мной разговаривать? Тогда я уйду, – сказала тетя Нелли.
Катенька, севши на пол на том месте, где она стояла на коленях перед чемоданом, заговорила тихо, но взволнованно:
– Что мне сказать вам, тетя? Не говорила я с вами раньше, потому что не могла я вам сказать, что именно вы и делаете мне жизнь невыносимой. У нас была память о маме тихая, светлая и хорошая; вы же внесли в наш дом культ покойницы, который меня так страшит и тяготит, что я готова бежать куда глаза глядят. Вы сделали то, что Сережи почти никогда нет дома, вы отделили от нас отца, отдалили Андрея Семеновича, нашего друга, – я поневоле подружилась с вами… Не скрою, я вас даже полюбила. Но вместе с тем я вас ненавижу, хотя, может быть, вы и желали мне добра. Я уезжаю, потому что мне это болезненно…
Елена Артуровна молча поднялась, подошла к сидевшей все еще на полу девушке и, поцеловав ее, сказала:
– Я от души тебе благодарна, Катя, за то, что ты говорила откровенно. Я тебя не упрекаю в том, что ты мне этого раньше не сказала, потому что, вероятно, прежде ты это не так сознавала. Отчасти даже я тебе понимаю, но ты так думаешь, так говоришь потому, что ты немного устала и многое тебе непонятно. Тебе не ясен путь, которым я хочу тебя вести и который считаю единственно возможным, – оттого смута, недовольство и томление. Но поверь, теперь будет все иначе. Тебе, конечно, надо отдохнуть, но совсем нет необходимости уезжать… Ты видишь, что я совсем не сержусь за то, что ты меня ненавидишь. Но я думаю, что ты сказала это сгоряча… Едва ли так чувствует сердце.
Тетя Нелли говорила успокоительно-монотонно и ласково, и Катенька, не подымаясь, вдруг охватила руками колени стоявшей рядом женщины и залилась слезами. Елена Артуровна молча наклонилась к плачущей девушке, стала ее гладить по волосам и нежно целовать в лоб, пока та сама не начала прерывисто и жалостно:
– Конечно, я просто устала, мы все устали… И я была к вам несправедлива… Мне казалось, что в обществе Сергея, в новых местах я найду прежнее спокойствие духа. Но разве я сама не изменилась, разве я та же, что была полгода тому назад? Моя теперешняя слабость – это временно, я скоро буду сильной, по-новому сильной, я это чувствую, милая тетя. Я хотела бы пойти ко всенощной, долго-долго молиться, глядя на свечи, и потом у печки пить чай с баранками… Вы, тетя, этого не понимаете, потому что вы немка, но вы поймете, что для меня это нужно. Вы будете часто со мной разговаривать. Мы будем вместе гулять, я буду очень послушною, но, тетя, говорите со мною о Боге, о Берлине, о встречных цветах, о вчерашнем обеде, но, прошу вас, не говорите о покойной маме. Так мне будет легче… И потом, тетя, мне еще хотелось бы полюбить кого-нибудь, чтобы он был кроток, тих, почти как подруга, и очень влюблен в меня… Вы простите, что я так болтаю, это от усталости.
Елена Артуровна улыбнулась, снова поцеловала Катеньку в лоб и перекрестила ее, несмотря на то, что была немкой.
– Милое дитя! – шептала она. – Я буду всегда с тобою, буду говорить тебе о Боге и о цветах. А завтра к тебе придет Яков Вейс.
– Ах, Яков Вейс… Ну что ж, пускай приходит, – сказала Катенька, склоняясь на грудь госпожи Ламбер и закрывая глаза.
XVII
Эти дни Екатерина Павловна переживала, так сказать, медовый месяц нового своего положения. Ей было сладко чувствовать себя слабой, покорной, лишенной собственной воли и живущей так, будто чья-то ласковая рука ведет ее, а сама она, Катенька, ничего не знает, ничего не видит, как малый ребенок. Иногда ей было удивительно, как она может находить приятность в положении, которое, казалось, противоречило всему ее характеру, но она не могла отрицать, что приятность эта была. И так жила она, ни о чем не думая, в какой-то полудремоте. Похоже было, будто плаваешь на спине: наверху перед глазами голубое небо, редкие птицы черными точками в нем, можно почти не шевелиться, еле-еле лениво двигая рукою или ногою, а куда плывешь, не видать. Лишь когда повернешь голову, увидишь, что приплыл не обратно к мосту, у которого купаются остальные, а прямиком правишь к плоскому мысу, где под мелкой ракитой смолятся рыбачьи лодки. Так и Екатерина Павловна не думала и не знала, куда плывет. Она старалась не вспоминать об Андрее Семеновиче, о Сереже, и даже когда видела брата, ей было как-то неловко и неприятно; зато почти неразлучно она бывала с Еленой Артуровной: то вместе гуляли по парку, предоставив Софье Артуровне сидеть дома с Павлом Ильичем, то вместе читали, ходили на музыку или просто сидели на балконе и вели продолжительные задушевные беседы, и Елена Артуровна сама будто молодела, будучи все время с племянницей, или, вернее, последняя постарела. Но самим себе они казались ровесницами в их тихой и, на чужой взгляд, скучной жизни.
Часто с ними вместе находился и Яков Самуилович. Катенька с ним не подружилась, но относилась к нему менее враждебно и без видимой насмешки; она часто сама просила его играть его произведения, которыми он делился с очень немногими близкими, но которые он весьма охотно исполнял, смущаясь и краснея, для Кати. Когда в первый раз он кончил капризный и меланхолический отрывок и умолкли последние диссонирующие аккорды, он, ничего не спрашивая, даже не оборачивая головы, остался ждать, что скажет ему его слушательница.
– Отчего вы не любите солнца, Яков Самуилович? Тогда бы вы были веселей, – сказала Катя.
– Так спокойнее!
– Спокойнее! Сколько вам лет?
