Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
сфере искусства их лучшие художники прославляли выдающихся людей своего ордена. Так, следуя капризному порыву, понятному художникам, доминиканец Фра Анджелико изображает на своих книжных иллюстрациях Страшного суда, как некие францисканцы низвергаются в ад, в то время как доминиканцы поднимаются на небеса! Но нигде они не стремились так превзойти друг друга, как в сфере философии и теологии. Те, кто воздерживался, были потрясены их тупостью; так, Альберт Великий в энергичном, хотя и грубом стиле того дня говорит о реакционерах своего ордена как о «глупых животных, которые поносят философию, не понимая ее»[79]. В 1284 году францисканец Джон Пекхэм, который напоминает Роджера Бэкона своим импульсивным характером и тенденцией к преувеличению, пишет канцлеру университета следующее: «Определенные братья из доминиканского ордена похваляются тем, что учение об истине занимает у них более высокое место, чем в любом другом существующем ордене».
С другой стороны, определенное безрассудное соперничество между «монахами» (теми, кто подчиняется доминиканскому или францисканскому правилу) и теми, кто называл себя «светскими» преподавателями (seculares), упорно продолжалось. Последние не могли скрыть враждебность к своим коллегам-монахам, и университетские записи того периода полны раздоров, которые возникали впоследствии. Так, в то время как доминиканцы и францисканцы противостояли друг другу по вопросу о вероучении, светские проявляли свою злобу сравнением двух этих орденов с близнецами Иаковом и Исавом, которые ссорились еще во чреве свой матери. Тем не менее эти братья-близнецы совершали великие поступки; и Роджер Бэкон, enfant terrible (неуместное дитя) своего времени, несмотря на ссоры с коллегами-монахами, не мог воздержаться от того, чтобы не написать в 1271 году со своим обычным преувеличением, что за сорок лет ни один «светский» не написал ничего ценного ни в философии, ни в теологии[80].
IV. Знакомство с новыми философскими трудами; переводы
Однако крайняя любовь к философии, которая появляется в Парижском университете на протяжении XIII века, лишь частично объясняется полученным импульсом, притоком иностранцев в Париж, мостом, отданным философии и теологии в программе обучения и лихорадочной активности впечатляющих корпораций доминиканцев и францисканцев с их замечательными знатоками своего дела. В добавление ко всему и в конечном итоге мы должны принимать во внимание появление новых философских текстов, которые служили пищей для индивидуальных размышлений, для дискуссий и для литературных произведений.
Нам трудно адекватно понять, что должно означать такое богатство в то время. Величайшие трактаты Аристотеля – его «Метафизика», его «Физика», его трактат «О душе», труды, о которых доктора говорили на протяжении пяти сотен лет, но которые ни один представитель Запада не читал с дней Боэция – были привезены к ним из Греции и из Испании. К ним добавлялись труды неоплатоников, преимущественно «Книга о причинах» (Liber de Causis), написанная компилятором Прокла, и «Первоосновы теологии» (Elementa Theologiae) самого Прокла. Отныне Запад познакомился с лучшим, что создали греческие мыслители. И это еще не все.
Вместе с этими трудами парижские доктора получили обширное число комментариев, сделанных багдадскими и испанскими арабами. Наконец, они также стали обладателями большого собрания арабских и еврейских трудов, источниками которых были работы аль-Фараби, Авиценны, Аверроэса, Авицеброна, не говоря о других.
Все эти богатства в латинском переводе были привезены в Париж, во Францию, в Англию, в Италию, в Германию; и изучение и оценка этих переводов – одна из самых трудных и далекоидущих проблем, связанных с историей того века. В прошлом веке над этой величайшей проблемой начали работу выдающиеся ученые, но и сейчас мы вряд ли можем сказать, что она решена. И будет ли она когда-либо решена? Ведь она непрерывно увеличивается по мере дальнейшего ее рассмотрения. Но результаты все-таки получены; и в последние годы специалисты всех национальностей взяли эту работу в свои руки[81].
Мы получаем некоторое представление о трудностях, с которыми эти ученые должны были столкнуться, когда вспоминаем, что работа над переводом была завершена за полтора века; что на латинский переводились греческие и псевдогреческие труды, а также еврейские и арабские книги; что почти все труды греков были переведены на латинский дважды и двумя различными способами: прямыми переводами с греческого и переводами в виде своего рода каскада с промежуточных языков (арабский, еврейский и даже туземные языки); и, наконец, что они выполнялись в трех основных центрах – в самой Греции, в грекоговорящих странах Южной Италии (Королевство обеих Сицилий) и в Испании.
Зачастую одну и ту же работу переводили несколько раз и в разных местах, многие переводы были анонимными или недатированными.
Хотя между Западом и Востоком было воздвигнуто три великих границы: Испания, Византия, Сицилия, влияние этих идей стало распространяться, но этот поток был наибольшим, главным образом через Испанию. Именно в Толедо, самом форпосте христианства, где кастильские короли боролись с постоянно угрожающим вторжением мусульман, христианская цивилизация оказывает радушный прием науке, философии и искусству арабов. Там, во дворце архиепископа, был основан коллегиум переводчиков, которые на протяжении трех четвертей века выполняли эту внушительную задачу и довели ее до счастливого конца. Англичане, итальянцы, французы и немцы работали бок о бок с евреями и обращенными в христианство арабами, при поддержке и поощрении двух ученых архиепископов, чьи имена достойны того, чтобы быть выгравированными на бронзовых табличках, – это Раймунд Толедский и Родриго Хименес.
Фактическое приобретение столь многих знаний было осуществлено мастерами Парижа в сравнительно быстрые сроки. Однако их переработка требовала больше времени. Первые, кто с этим столкнулся, были ошеломлены. Вдобавок к греческой мысли, овладеть которой требовалось время, здесь целый другой мир наполнял их кругозор, такой новый и очаровательный; восточная философия арабских народов, рожденная неоплатонизмом с его мистическими, вводящими в заблуждение концепциями и с его мудрым идеализмом, очень сильно отличалась от холодных, ясных теорий неолатинян и англо-кельтов.
К 1270 году, или где-то приблизительно около этого, Запад завершил переработку этих иностранных сокровищ, и изначальный хаос уступил место порядку и равновесию; именно тогда Фома Аквинский, величайший систематизатор среди гигантов интеллекта того века, воспользовался возможностью и занял свое прочное место в истории мысли.
V. Общий результат: среди множества систем схоластическая философия становится преобладающей
Теперь мы готовы перечислить общие результаты той обширной сети причин, которая функционировала в развитии философии XIII века. Среди этих общих
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
