железный прут и ткнул его в яму. Дым потянулся к небу.
— Иди, — сказал он Дмитрию. — Федор и так отстал в институте. Сляжет — пропал год. — Радий подумал: «Хорошо, что теперь Галка за ним ухаживает. Какао ему по утрам варит… и вообще. Говорят, Федор ночи напролет сидит за книгами, а Галка ему с вечера густого чая заварит… и вообще. Наверно, у нее любовь. Хотя… Вот Митя говорит, что ни любви, ни бога, ни хорошего начальства не бывает и что в данном случае Галка просто-напросто замуж собралась».
В кабинете мастера Откосова никого не было. На столе лежали серые конверты с зарплатой. Митя нашел свой, пересчитал деньги, кивнув утвердительно головой, сунул конверт в карман.
— Порядок, к самому празднику…
На письменном столе мастера зазвонил телефон.
— Слушаю! — сказал Митя в трубку.
— Скажите, это электрический цех? — голос был женский, тоненький и приятный.
— Нет! — ответил Митя. — Это хижина дяди Тома.
— Простите!
Митя положил трубку, потом набрал нужный номер.
— Алло, редакция? Брусенцову…
В окно Митя видел, как стлался от пруда жирный дым.
— Нет Брусенцовой? А когда появится? Понятно.
В кабинете стояли пыльные стулья. На столе — прибор с засохшими чернилами. Кальки в рулонах и неподписанные ведомости. Мастер редко заходил сюда.
Опять зазвонил телефон, и тот же тоненький голосок спросил:
— Это электрический цех?
— Угадали, электрический. Что вас интересует?
— Вы странно говорите. Я звоню по делу, из школы… Мне нужен мастер Откосов. Я завуч школы, где учится его сын, Артур.
— Что-нибудь случилось? — спросил Митя.
— Мне бы хотелось поговорить с товарищем Откосовым.
— Тогда позвоните еще разок… Прощайте.
Митя потрогал карман, где лежал конверт с деньгами, по-военному одернул ватник и повернулся к двери. Навстречу, пригибаясь точно от тяжести плеч, вошел мастер Откосов.
— Николай Васильевич, вам из школы звонили, завуч…
— От пруда услыхал? — Мастер был не в духе. — Деньги торопишься забрать.
— Да я тут звонил по срочному делу, понимаете.
— Понимаю. Вот и они звонят по срочному. Хотят, наверно, чтобы провел беседу с малышами, как мы станцию строили, да как на ней трудимся.
Мастер прохаживался по кабинету, косясь на серые конверты. После сухой жары машинного цеха лицо его раскраснелось.
— Скоро я на одни лекции перейду… Последний Октябрьский праздник на станции, весной — на пенсию.
— Линьков ловить станете, Николай Васильевич.
— Сам ты линь!
— А вы думаете, без вас здесь всё сразу так и погибнет.
— Ну и гвоздь! — Откосов помотал головой и тихо рассмеялся. — Иди, куда тебя поставили, работай.
— Разрешите позвонить, Николай Васильевич.
— Звони, мне что, только работать надо.
— Секунду! — Митя набрал номер. — Василий Иванович, звонит Лазнов! Жжем провод, хорошо получается, дыма много… Скоро не кончим. У меня мысль есть. Сейчас расскажу… Федора послали на башню, на верхотуру. Там ветер. Опять простынет, хочу совершить благородный поступок — пусть он идет вниз, а я иллюминацию ставить буду. — Он положил трубку. — Все. Спасибо, Николай Васильевич.
— Не за что. Стой! Ну, как себя чувствуешь? Привык? К станции, к людям, вообще?
— Не знаю, Николай Васильевич. Так подумаешь — привык, а этак глянешь — все же кочегарка, и потянет в великие края, — Митя улыбался.
— На север?
— На север, Николай Васильевич.
— Ну, ступай, — Откосов сел за стол и придвинул свой конверт. — Так.
Митя вышел из кабинета. Прошел по машинному залу, через восьмидесятиметровый пролет котельного цеха — и везде машинисты, слесари, техники что-то проверяли, красили, скребли.
Открыв тяжелый люк башни, увидел синее осеннее небо, близкое и холодное, и солнце на краю горизонта, не слепящее, но большое, желтое.
Дмитрий вылез по пояс из люка, глянул на строй труб и вдруг почувствовал себя на палубе крейсера-флагмана. Митя поднял голову, прищуриваясь от синевы, и вздрогнул — за спиной загрохотала кровля. Он рванулся по лестнице, выскочил на крышу — увидел Федора, Васю Елкина, слесаря Игошева с углеподачи, сварщика Ищенко — родного брата инженера Ищенко, зольщика Щукина из котельного цеха и, наконец, Илью Косотурова, в ватнике, старой ушанке. Они плясали! Колотили в крышу ботинками, хлопали себя ладонями по груди, плечам, коленям. Бледный, с запавшими щеками Федор махал руками.
Митя оторопел. Потом схватил за руку Игошева и, оттащив его от плясунов, спросил, крепко держа за локоть:
— Чего веселитесь? Опять спутник запустили?
— Нет! Какой спутник… Квартиру дали!
— Говори толком, Салават! Кому квартиру?
— Зачем не толком! Всё правильно говорю. Илья ваш, Ищенко и наш Щукин квартиры получили. Сразу трое. К празднику подарок, понимаешь!
Подошел Щукин, прихрамывая и тяжело дыша. Протянул руку Дмитрию.
— Здорово! Видишь, нечаянный интерес нам выпал.
— Обрадовался, дядя! — сказал Митя Щукину. — Готовься к новоселью.
— Да уж на праздничке. На нем и погуляем!
— А к нам кто придет вместо Ильи? Семья нарушается. Нет добра без худа. Эй! Качать, которые квартиры имеют!
Солнце, круглое и чистое, опускалось к горизонту.
ТАКОВА ЖИЗНЬ
Спешат машины, словно догоняют друг друга, или кружат по кольцу без цели, без отдыха. Дмитрий прошел автобусную остановку, не заметил ни знака, ни очереди. Через дорогу дом, точно такой же, в каком живет Аля, газон и кусты сирени, с крепкими, не потерявшими цвета листьями. Митя шагает кромкой тротуара, гордо подняв голову.
«Наплевать! Стоит шапку ломать! Ха! Тогда зачем звала? Разговоры разговаривать? Чай пить? Это и с другой можно, и домой приглашать не надо. Время только зря на нее убил. Хватит».
Он прошел еще одну остановку и, заметив это, только рукой махнул с досады.
…Вечером, часов в восемь, он пришел сегодня к Але. Он не торопился. Он делал все очень осторожно: пил чай и хвалил яблочный пирог. Потом слушал пластинки — серьезную музыку. Во второй части пятой симфонии Чайковского, когда запели гобои, он положил руки на плечи Али.
— Не надо, — сказала она. — Ну, не надо!
Митя знал, что в таких случаях «не надо» следует понимать как «давай-давай». Он стиснул ее плечи и поцеловал в губы. Возможно, Митя поторопился. Возможно, это надо было сделать в третьей части, когда слышится музыка вальса, очаровательная и грациозная, или когда вспыхивает грозная тема рока. Кто знает?
— Не надо. Не смей! — Аля толкнула его ладонями в грудь. Лицо ее осталось холодным и равнодушным, только губы презрительно скривились, точно съела горькое. — Если не хочешь сидеть спокойно, уходи. — Она не удивилась и не рассердилась, точно предвидела это.
— Уходить? — заносчиво переспросил он.
Маленькую комнату освещал матовый плафон. Тахта стояла в тени. На столе, рядом с проигрывателем, — пишущая машинка, стопка бумаги и раскрытая книга. На подоконнике аквариум с зеленой
