усмехнулся.
— А теперь?
Было тихо. Тихо и очень спокойно, вот и все.
— Ничего не чувствую. Простите.
Саброра поднялся, протянул ко мне руку — я послушно потянулась к нему. Когда он прикоснулся к моим пальцам, то я ощутила легкий укол электричества и внезапную покорную слабость. Хотелось просто стоять вот так, в тихих сумерках, чтобы меня держали за руку — с силой и властью, но без боли.
Мне сделалось спокойно. Наконец-то спокойно. Пусть Энцо Саброра был инквизитором, а я ведьмой — мы оба были людьми, и это самое главное.
— Ну надо же, — усмехнулся Саброра где-то над моей головой, и от этой усмешки по коже пробежали мурашки. Мне захотелось… не знаю, чего. Чего-то очень важного, чему я не могла дать названия. — Тебя запечатали. Кажется, как раз тогда, когда ты рвала на части тот парус.
Он мягко развернул меня в сторону своего кресла и предложил:
— Разбей чашку. Просто направленное заклинание. Я хочу посмотреть, что ты сейчас можешь.
Я оторопело посмотрела на него. Колдовать в присутствии инквизитора, пусть и отставного, пусть и по его просьбе — нет, это было самоубийство.
— Не буду, — решительно ответила я. — Нет, и не просите. Я законопослушная ведьма.
Саброра плавно опустил руки мне на плечи — прикосновение вышло почти невесомым, но было ясно: он свернет мне голову, если я продолжу сопротивляться и спорить.
— Разбей чашку, — с легким нажимом повторил он, и я попросила:
— Дайте слово, что мне за это ничего не будет.
Инквизитор усмехнулся. Да, я точно забавляла его.
— Обещаю. Разбей чашку.
Это было просто — швырнуть в сторону чашки маленький огненный шар и любоваться осколками и разлитой кофейной гущей. Это было просто — но я не смогла этого сделать. Просто не смогла. Подняла руку, назвала заклинание, но ничего не случилось. Чашка красовалась на прежнем месте, словно дразнила меня.
Теперь я чувствовала себя не дурой, а барашком возле новых ворот. Не могла колдовать — но как? Как это вообще возможно?
Меня бросило в пот, окатило холодом и швырнуло в жар. Руки мелко затряслись. Я не могла колдовать. Хотела — и не могла.
— Ну вот, так я и думал, — произнес Саброра. — Тебя запечатали. Ты ловишь чужую магию, пусть и с трудом, но сама колдовать не в силах. Остался только один вопрос: зачем это сделано?
Меня знобило. Я обернулась к Саброре, вцепилась в его руки — гостиная плыла перед глазами, все кружилось и никак не могло найти опору. Я не могла колдовать — но была ли теперь ведьмой? Или сейчас, лишенная своих возможностей, я стала такой же, как все, и меня не за что было ненавидеть?
- Вы сможете снять это? — спросила я. Саброра перехватил меня, поддержал под локти почти любовным жестом. Он не отстранялся, сейчас ему не было настолько тяжело находиться со мной рядом: с его точки зрения я стала нормальной. Человеком, а не грязью, которую ему следовало вымести любой ценой. — Вы сможете?
Одно дело самой отказываться от колдовства, и совсем другое — быть его лишенной. Я стала калекой. Изувеченной. Обрубком прошлой себя.
Это было больно. Невыносимо. И еще больнее было то, что я не почувствовала перемен. Я не поняла, что со мной произошло.
— Думаю, что смогу, — ответил Саброра. — Но сначала мы поймем, как она это сделала. И зачем.
Я так и не смогла заснуть.
До рассвета я ворочалась на кровати в гостевой спальне, которую Саброра отвел под мою комнату. Казалось бы, мне следовало радоваться. Я не могла колдовать, значит, неизвестная ведьма оказала мне услугу. Эрна Уиллоу считалась монстром просто потому, что родилась ведьмой — и вот теперь все исправлено, и гости будут заходить в «Белую цаплю» и не кривиться из-за той, которая готовит там десерты. Саброра тоже не будет чувствовать неудобств — теперь я обычная девушка, и ему незачем испытывать ненависть и вражду.
Со всех сторон выходила выгода.
Но мне хотелось грызть подушку и орать во всю глотку.
Я никогда не говорила «Я ведьма и этим горжусь», как делали многие другие колдуньи. Гордиться надо было делами, а не тем, что никак от тебя не зависело. Но мое ведьмовство было частью меня, и я не могла воспринимать свою потерю, как, например, ампутацию больной конечности.
Надо мной надругались — вот как я это воспринимала. Пусть это надругательство принесло мне только профит — оно все равно было насилием.
На рассвете Саброра сдавленно застонал за стеной — наверно, неудачно шевельнулся, и эти железные полосы причинили ему боль. Я решила, что приготовлю ему сорбет с карамболой. Легкий, свежий, экзотический — идеальный десерт в такую жару, если Марун и дальше будет поставлять такую же ароматную карамболу. Или не сорбет, а пирог с карамболой, тростниковым сахаром и ромом?
Вчера Саброра вроде бы понял меня. Он знал, что такое увечья и утрата — и я удивилась, но он не стал меня убеждать в том, что лишение волшебства это счастье, и я должна прыгать до потолка от восторга. Просто сдержанно посоветовал мне не волноваться и пообещал, что мы обязательно узнаем, зачем все это было сделано.
— Чтобы отомстить вам? — предположила я. — Возможно, это кто-то из друзей и родственников той ведьмы?
После того, как Саброра сказал, что убил не ребенка, а фамильяра ведьмы — помощника, созданного темной магией — мне стало намного легче находиться с ним рядом. Теперь он был человеком, а не монстром: пусть не слишком-то неприятным, пусть достаточно тяжелым, но все-таки человеком. И я не сомневалась, что и ему после этого признания стало легче.
— Зачем тогда запечатывать тебя? — ответил он вопросом на вопрос. Я только плечами пожала. За окнами сгустилась тьма, слуги зажгли лампы, и мне наконец-то сделалось по-настоящему спокойно после всех приключений минувших дней.
— Почему вы никому не сказали, что это был фамильяр? — спросила я. Саброра лишь усмехнулся.
— Я говорил. Но меня не стали слушать.
Я решила не уточнять. Наверняка смерть ведьмы использовали просто как повод избавиться от Саброры — мало ли, какие там были отношения с коллегами и начальством…
Одним словом, я начала свой первый рабочий день в том состоянии, которое в любовных романах называют растрепанными чувствами. Лука, который, кажется, не уходил домой, выглянул из-за стойки, оценил мой вид и предложил:
— Чашка кофе с сахаром и сиропом. И будешь, как новенькая.
Я согласилась и пошла переодеваться. Потом мы отправились на кухню и, когда Лука взялся за турку, то
