и хмыкнул неодобрительно, гнать парней в шею не стал. Предупредил только, что в случае чего выгораживать их не будет.
А ещё пару мгновений спустя Красу разбудила песня. Кто-то нетвёрдой рукой наигрывал на гуслях прихотливый чужеземный мотив и пел голосом, не лишённым приятности:
— Очи девичьи похитили, играя,Сердце бедное. Я от любви сгораюИ мечтаю видеть хоть на мигТвой прекрасный, ненаглядный лик…
— Да что же это такое, — пробормотала Краса, засовывая голову под подушку.Однако певец не унимался, продолжал выводить жалобно и нежно:
— Звёзды, падая, качают ветви сада.Здесь живёт моя душа, моя услада.Я под окнами стою один в ночи…— Выглянь, милая, не то не замолчим! — закончил куплет другой голос, стоило первому в нерешительности подзатянуть паузу.
— Убью придурков, — проворчала Краса, натягивая на себя сверху второе одеяло.Но тут к ночным музыкантам подоспело подкрепление: в зверинце завыл ухокрыл. То ли он рассердился на поднятый людьми шум, то ли наоборот решил поддержать песню…
Вскочив с постели, Краса ругнулась совсем не по-благородному, распахнула настежь окно и с криком: «Пшли вон!» запустила в темноту первым попавшимся под руки предметом. Это был её собственный сапог. Поймав его в полувершке от своего носа, Идрис весьма удивился.
Но тут на девичьем крыльце распахнулась дверь и во дворик вылетела Стина с метлой наперевес. Удирать от неё пришлось со всех ног. К счастью, Радим знал закоулки княжьего двора, как свои пять пальцев, к тому же дородность няньки мешала ей двигаться с должной прытью. Так что истинным возмутителям спокойствия удалось-таки скрыться, а нагоняй от разъярённой Стины обрушился на головы старого Ельменя, стража, дежурившего в эту ночь при зверинце, и бедняги-ухокрыла, которые по понятным причинам сбежать не могли.
Уже в казарме, рассмотрев со всей тщательностью добычу Идриса, Радим удовлетворённо кивнул и вынес вердикт:— Оценила. А что, айда завтра к моей Забавке под окно петь?
Утро принесло совсем другие планы. Вполне протрезвев и уяснив себе, что творил в ночи, Радим не знал, куда глаза девать от стыда перед иноземным гостем, и напросился на службу в город. Сам же гость с рассветом был весьма немилосердно выдернут из постели сородичами и представлен грозным очам своего отца.
Едва за воинами, сопровождавшими Идриса, закрылась дверь, Адалет сделал то, на что у него давно уже чесалась рука: залепил своему отпрыску увесистую пощёчину. После, хорошенько встряхнув за шиворот, он подтащил Идриса к себе и зло прошипел:— Паршивец. Мало того, что ты пьёшь с чужаками всякую дикарскую дрянь, ты ещё и позоришь свой народ недостойным воина поведением.
Зная нрав отца, Идрис даже не пытался возражать, так что очень скоро амир, остыв слегка, оттолкнул его от себя и энергично зашагал по горнице взад и вперёд, выговаривая при этом резко и тихо:— Отныне будешь находиться при мне неотлучно. Но пока — ступай к себе, готовься: тебе предстоит утренняя трапеза с невестой. И потрудись, чтобы всё прошло, как надо. Ты понял? Пошёл!
Идрис почтительно поклонился и с весьма задумчивым видом поплёлся назад, в казарму.
В это же самое время в девичьем тереме нянька ласково, но непреклонно выковыривала из постели полусонную Красу.— О Маэль, ну почему так рано? — жалобно стонала та, пытаясь отпихнуть от себя мису с холодной водой для умывания. — Какой смысл иметь пуховую перину, если тебе всё едино не дают на ней выспаться всласть?Однако Стина знала своё дело. Ловко ухватив воспитанницу за корень косы, она макнула её в воду лицом и сказала назидательно:— Кто рано встаёт — все грибки соберёт. А сонливый да ленивый разживутся лишь крапивой.— Холодно же! — возмутилась Краса.— Зато для личика полезно, — отрезала Стина. — Давай-ка, ясочка моя, одеваться. Да поешь чуток: тебе батюшка велел к утренней трапезе явиться.— Что? Опять любование? — так и подскочила Краса.— Нет, голубка, нынче тебя княжич Идрис угостить по-своему пожелал.— Вот и поем.— Ты мне это брось, — тут же нахмурилась нянька. — В зале тебе надо будет с княжичем беседовать умно и любезно, а не лопать, аки порося.И на столешницу перед носом лже-княжны опустилась полная миска каши.
Управившись с едой, Краса довольно безропотно позволила упаковать себя в парадную одёжу и дарёную женихом чадру. Нынче у неё были планы поважнее, чем браниться со Стиной по пустякам: Краса спешила увидеться с Идрисом, чтобы высказать ему всё, что думает о ночных песнопениях. По пути в большую приёмную залу она сочинила целую речь, пристойную её положению, но в то же время грозную и остроумную, и была твёрдо намерена её произнести.
Едва сопровождавшие княжну няньки расступились, Краса обнаружила, что ждёт её отнюдь не только жених. Зал снова был полон гостей, и посреди него красовался такой знакомый помост с занавесками. Правда, в этот раз почётную «клетку» украсил низенький столик с парой подушек для сидения. Княжич Идрис вышел навстречу и с поклоном произнёс:— Окажи мне честь, прекраснейшая, позволь угостить тебя по обычаю моей родины.Несколько удивлённая и всё ещё настороженная, Краса протянула ему руку и взошла на помост. Усадив княжну на одну из подушек, Идрис зажёг фонарь, а няньки задёрнули занавески.— Чадру можно снять, — шепнул Идрис с улыбкой. — Полог опускают специально для того, чтобы девушка не стеснялась открыть лицо.Краса охотно освободилась от шёлковой накидки и положила её позади себя. Обернувшись обратно к столику, она увидела, что Идрис протягивает ей чашу с водой, в которой плавают лепестки роз. «Мило, — подумала Краса, опуская в чашу руки. — Надеюсь, взамен мне не придётся снимать с него сапоги?» Дождавшись, чтобы княжна стряхнула с пальцев воду, Идрис бережно вытер своей гостье руки рушничком, а затем отдал и его, и чашу за занавес.
На столике уже красовались два прибора: глиняные чашечки и странные деревянные дощечки. На каждую дощечку Идрис положил по тонкому листу хлебного теста, а сверху — ломтики белого сыра, щедро присыпанные зеленью. Листы он свернул в аккуратные свитки, а чашечки наполнил из узкогорлого кувшина каким-то сладко и пряно пахнущим отваром. Наблюдая за его неторопливыми движениями, Краса отметила, как красива на первый взгляд простая посуда, и с каким достоинством и заботой юноша исполняет обязанности хозяина застолья. Приняв из рук Идриса чашечку, она чуть заметно улыбнулась, но тут же в мыслях одёрнула себя: «Горская учтивость… Да много ли в ней правды?»— В сердце моей госпожи нет радости? — вежливо спросил Идрис.— Госпожа жестоко не выспалась, —
