приятно. Совсем неприятно. Но чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что на самом деле это было чудесно, в каком-то шизовом смысле. Сейчас я не совсем та, что была раньше. Я думаю, что, когда божество уходит, оно оставляет в тебе какие-то крошки и, могет быть, забирает что-то с собой.
Она подняла гранатомет и пробежала пальцами по выступам, торчащим из магазина.
— Я начала говорить о том, что — после того, как в талоса попали — поняла: я была несправедлива ко всем этим штукам, вроде своего кинжала и всего такого. На самом деле они совсем не похожи на туфли. И чем ты меньше, тем больше кинжал, который тебе нужен. Мне кажется, что это знание оставила за собой Сцилла, но, могет быть, я сама до этого доперла.
В любом случае у Гагарки есть классный игломет, но я сомневаюсь, что он ему шибко нужен. Вот если бы я жила такой жизнью, как он, мне бы игломет был нужен каждый день. Но я нашла этот гранатомет, и он больше. Он был пустой, но я нашла другой, полный, хотя и со сплющенным стволом — по нему проехал талос. Кремни показал мне, как разряжать и заряжать их.
— Я тоже возьму что-нибудь, — сказал Гагарка, — вроде карабина. Их тут должны быть кучи.
Наковальня покачал головой и протянул руку к поясу Гагарки.
— Лучше бы ты разрешил мне забрать твой игломет, сын мой.
В то же мгновение Гагарка почувствовал, как его руки схватили сзади металлической хваткой.
С очевидным отвращением Наковальня приподнял тунику Гагарки и вынул из-за пояса игломет.
— Он никак не повредит капралу Кремню, но меня может убить, как мне кажется. — Он улыбнулся Гагарке своей зубастой улыбкой. — Или тебя, сын мой.
— Нет стрелять, — пробормотал Орев; только через пару мгновений Гагарка понял, что тот обращался к Синель.
— Если ты увидишь его с карабином, капрал, забери карабин и сломай его немедленно. Карабин или любое другое оружие.
— Эй! Эй, сюда! — Старый рыбак закричал и замахал руками, его силуэт четко выделялся на фоне оранжевого пламени горящего талоса. — Он грит, что умирает. Хочет чтой-то сказать нам.
* * *
Шелк приподнял себя, насколько мог, и почти удобно уселся на турели поплавка, потом помахал обеими руками. Грязь, принесенная ураганом и запекшаяся на лице, сейчас трескалась и сползала с него; красная туника, которую ему купил в Лимне доктор Журавль, тоже была выпачкана в грязи, и он спросил себя, сколько из тех людей, которые машут руками, приветствуют, прыгают и кричат вокруг поплавка, на самом деле узнали его.
— ШЕЛКА В КАЛЬДЕ!
— ШЕЛКА В КАЛЬДЕ!
Неужели опять будет кальде, и этот новый кальде — он сам? «Кальде» был титулом, который мать изредка упоминала, а еще вырезанной из дерева головой в ее шкафу.
Он взглянул на Солнечную улицу, потом посмотрел внимательнее. Никаких сомнений: посреди улицы стояло серебряно-серое Священное Окно, почти невидимое из-за яркого света солнца.
Ветер принес знакомый аромат жертвоприношения — дым кедра, горящий жир, горящие волосы и горящие перья, — и он был сильнее, чем запахи горячего металла, горячего рыбьего жира и горячей пыли, окружавшие поплавок. На фоне серебряного мерцания Окна он увидел, как черный рукав соскользнул с тонкой руки из серого металла, и в следующее мгновение заметил сияющее, любимое лицо майтеры Мрамор, махавшей ему рукой, почему-то похожей на человеческую. Это казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Майтера!
Из-за шума толпы он почти не слышал собственный голос; он утихомирил их, разведя руки в стороны, ладонями вниз:
— Тише! Тише, пожалуйста!
Шум исчез, сменился тревожным блеянием овец и злым шипением гусей; когда толпа раздалась перед поплавком, он увидел самих животных.
— Майтера! Ты устроила выездное жертвоприношение?
— Майтера Мята устроила! Я помогаю!
— Патера! — Росомаха рысью бежал рядом с поплавком, его черная ряса стала красновато-желтой из-за грязи. — Там дюжины жертв, патера! Чуть ли не сотня!
Им придется приносить жертвы поочередно, иначе церемония затянется до тенеспуска; наверняка именно этого хочет Росомаха — прославиться, принеся так много жертв перед такой большой паствой. Тем не менее (как резко напомнил себе Шелк), он просит не больше, чем положено аколиту. Более того, Росомаха может начать немедленно, пока он, Шелк, моется и переодевается.
— Остановись, — сказал он водителю. — Остановись прямо здесь. Поплавок сел на землю перед алтарем.
Шелк выпростал ноги из-за турели и встал на краю палубы, получив в наказание приступ боли из щиколотки.
— Друзья! — Голос, пронзительный, но волнующий, который, как чувствовал Шелк, он должен был немедленно узнать, отразился от стен всех домов на Солнечной улице. — Это патера Шелк. Тот самый человек, чья слава привела вас сюда, в самый бедный мантейон города. К Окну, через которое боги опять глядят на Вайрон!
Толпа одобрительно заревела.
— Слушайте его! Вспомните ваше святое предназначение, и его.
Шелк, который узнал голос на четвертом слове, моргнул, тряхнул головой и посмотрел опять. Наступило молчание, и он забыл все, что хотел сказать.
На мысль его навел вол с роскошными рогами (по-видимому, подношение Фелксиопе, покровительнице гадалок), ждавший среди жертв; пальцы Шелка стали искать амбион.
— Вы, без сомнения, хотите задать богам много вопросов относительно нашего смутного времени. И есть еще много вопросов, которые должен задать я. Больше всего я желаю добиться милости каждого бога, но, главным образом, Колющей Сфингс, по приказам которой армии маршируют и сражаются, за мир. Но прежде, чем я попрошу богов говорить для нас, и прежде, чем я попрошу оказать мне милость, я должен помыться и переодеться в подобающую одежду. Как вы видите, я побывал в сражении — и в нем погибли хорошие и смелые люди; и, прежде чем я вернусь в дом авгура, вымою лицо и руки и брошу эту одежду в печь, я должен рассказать вам об этом.
Его слушали с запрокинутыми лицами и широко открытыми глазами.
— Вы, наверно, удивились, увидев меня в поплавке, принадлежащем гвардии. Некоторые из вас, увидев наш поплавок, безусловно подумали, что гвардия собирается помешать вашему жертвоприношению. Я понял это, как только увидел, как кое-кто обнажил оружие, а другие потянулись за камнями. Но, как вы видите, эти гвардейцы поддержали новое правительство Вайрона.
Крики и аплодисменты.
— Или, я должен сказать, возвращение старого. Они захотели, чтобы у нас был кальде…
— Шелк — кальде, — крикнул кто-то.
— …и захотели вернуться к формам правления, предписанным нашей Хартией. Я встретил некоторых из этих храбрых и набожных гвардейцев в Лимне. Я опасался, что некоторые подразделения гвардии попытаются остановить нас, и
