у окна, где висят простенькие ситцевые занавески, основательно расположился комод. Но центром дома всегда был телевизор. Вместо тумбы под него приспособлена столешница старинной швейной машинки «зингер» с ножным приводом.
Пол утеплен домотканными дорожками.
Он заглянул на кухню. И здесь все было по-прежнему. У стола почетное место занимал двухстворчатый буфет. За стеклом буфета — простенькая посуда. В красном углу икона Богородицы, под ней горящая лампадка. Рядом с большой русской печью — полка для кастрюль и чугунов. Все как-то уютно, тепло, радостно. Тишина, только тикает старый будильник, да скрипят половицы.
И запахи были родные. В кухне пахло свежим хлебом, диким таежным чесноком — черемшой, и вареными яйцами. В зале пахло геранью. Возле маминой кровати летал легкий запах духов «Красная Москва».
Саша сел на стул, закрыл глаза, и сам не заметил, как уснул…
* * *
Время в родной деревне пролетело быстро, словно миг. Его окружали родные лица соседей, родственников, друзей по школе. Дни были короткими: не успеешь встретиться, поговорить, попить чаю за праздничным столом, и солнце, плавно минуя середину дня, скрывалось за Красным Яром. Снова вечер.
Деревня поразила Сашу. Она умирала. Когда человек болеет неизлечимой болезнью, а затем уходит навсегда — это естественно. А вот когда умирает деревня у всех на глазах — это трагично и больно. Скоро здесь будет море. Закончат строить плотину, сделают подпор воды, и все. В каждом доме об этом говорят. Одни радуются, что переедут в город и будут жить в благоустроенных домах, другие, в основном старики, горюют.
Уже год на полях, окружавших деревню, ничего не сеяли. Саша помнил, что вокруг деревни всегда росли рожь и пшеница. Стебли высокие, упругие, они доходили до плеч. Ходить по полю было категорически запрещено, дети с раннего возраста знали, что совершить «потраву» — большой грех. К концу лета приезжали комбайны, оставляя после себя коротенькую жесткую стерню и высокие скирды.
В каждом доме держали корову, свинью, кур, иногда коз, уток, гусей. О собаках не было и речи, половина деревенских мужиков — охотники. Кошки плодились бессистемно, и не принадлежали никому — их кормили все, а жили они там, где захочется. Сейчас все стало другим. Вокруг деревенских полей визжат пилы, деревья с шумом падают вниз. То, что хранили веками, как естественную защиту от ветра, рубят под корень. На деревенской улице появились «дырки», это дома вместе с хозяевами переехали на новое место.
Молодежь уезжает в город, многие предприятия закрылись работы нет. Все живут ожиданием новой жизни. А пока ждут, спиваются с тоски.
В деревне остался один из Сашиных одноклассников, Вовка Анисимов. Работал он на лесоповале. Уже в конце своего импровизированного отпуска Саша дождался его приезда из леса. Рубка шла вахтовым методом. Вовка оставался таким же, как и прежде: высоким, симпатичным, всегда с улыбкой. Встретив Сашу, тут же предложил «по граммульке», а когда тот замахал руками, сказал со смехом:
— Главное — предложить. Я тоже не пью. — Подумал и добавил, — один.
— Ну, рассказывай, как ты тут?
— А ты не видишь?
— Вижу.
— Так чего рассказывать?
— Про жизнь.
Вовка молчал, смотрел по сторонам, потом нехотя ответил:
— Ты знаешь, в деревню часто приезжают наши одноклассники. И все спрашивают «про жизнь». Хотя все видят, какая вокруг жизнь. От такой жизни и разбежались все. Большинство. А я вот не сумел уехать, не решился. Родителей не могу бросить. Ты же видел их…
— Да ладно, чего ты. Я же не об этом спрашиваю.
— А о чем?
— Ну, как твои личные планы? Куда после затопления собираешься?
— Личные планы в тумане. Валька моя уже умотала отсюда, и меня даже в известность не поставила…В армию меня не берут, нашли плоскостопие. Пока работаю, а там видно будет. Ты лучше о себе расскажи, — сказал Вовка…
— Да тоже нечего рассказывать. Учился в техникуме, работал мастером на стройке, сейчас ухожу в армию.
— Ну, вот и поговорили. Видишь, Саня, сколько не виделись, а поговорить не о чем. Пойдем на улицу, чего мы дома торчим.
…Они остановились на угоре. Вокруг, на окружающих деревню сопках, деревьев уже не стало. Они вызывающе торчали повсюду, словно лысые головы.
— Много еще леса осталось?
— Много. Но под воду уйдет еще больше.
— Как это?
— Не подобраться к нему. Сейчас пытаемся, но не можем отдельные десятины свалить.
— И что будет?
— Ничего не будет. Останется в воде.
— Но он же сгниет!
— Конечно. Ты знаешь, Саня, больше всего мне жалко наши сенокосные поляны. Помнишь, пацанами ездили на сенокос? Сейчас все тягачами изуродовано, в лесу завалы спиленных деревьев, которые должны всплыть по идее. Но они не всплывут.
— Почему?
— Намокнут, и не всплывут. А убрать — нет ни времени, ни денег, ни желания.
— А зачем было так спешить?
— К Новому году подарок родине сделать.
— Правда, что ли?
— Ты же строитель. Должен знать, что в нашей стране строят от праздника до праздника.
— Не понял.
— Начинается стройка в канун какого-нибудь большого праздника, Первого мая, или Седьмого ноября, и заканчивается в канун их же. Редкий случай, когда сдают к Новому году. Не веришь? Проверь. Потому и торопимся, на мелочи внимания не обращаем.
Саша вспомнил о стройке, где он еще недавно работал. Там тоже дата существовала.
— А может, по-другому нельзя?
— Может быть.
Они прошли до конца улицы, остановились напротив Красного Яра.
— Повезло Красному Яру, — сказал Саша, — его не затопит никогда.
— Только ниже ростом станет, — добавил Вовка.
— Почему ниже?
Вовка засмеялся.
— Он не дерево, не всплывет.
Саша посмотрел на реку, закрытую ледяным панцирем и заваленную снегом.
— Смотрю я, и вроде чего-то не хватает. Не вижу катка, который мы каждый год делали.
— Уже второй год нет катка на реке. А для кого делать? Каждый день кто-то рвет когти отсюда.
— Но школа-то работает!
— Сидят в двух классных комнатах.
— Но до затопления еще далеко.
— Далеко, близко, людей не удержишь. Каждый свою судьбу решает.
— Ну а ты, похоже, будешь до конца стоять?
— Пока не знаю. Мать даже говорить об этом не хочет. Говорит, здесь и умирать буду. А отец, хоть ничего и не говорит, но думает так же. Переедем туда, где государство хату даст.
— Моя мама с сестрами так же решили.
— Тут многие так решили.
— Тоскливо.
— Тоскливо, Сань, но что поделаешь, нас не спрашивают.
— А если бы и спросили? Никто против не выскажется.
— Ты когда уезжаешь?
— Послезавтра.
— Где будешь служить?
— Не знаю.
— Хоть белый свет увидишь.
— Смотря куда попаду.
Он шли по деревенской улице.
