Генрих смотрел на меня с искренней заботой. Я вдруг поняла, что эта забота мне приятна. И сам Генрих тоже. Он нравился мне — я не имела глупой привычки прятаться от своих чувств и всегда принимала их такими, какие они есть.
— Мне правда было страшно, — призналась я. — И спасибо вам, что вы не смеялись надо мной.
Генрих выглядел удивленным.
— Тут не над чем смеяться. У всех свои страхи, — сказал он. — Знаете, у нас пять лет назад появилась удивительная вещь, синема. Это такой экран, на котором показывают движущиеся картинки из аппарата. Вы не представляете, как перепугались зрители, когда прямо на них полетел дракон! Кто-то упал в обморок, кто-то убежал, кто-то стрелял прямо в экран.
Я невольно улыбнулась.
— В моем мире такое тоже есть. И люди тоже испугались в первый раз.
— Ну вот. Страх нас может ждать в самых неожиданных местах, и смеяться над ним лучше потом, а не в процессе, — сказал Генрих и поинтересовался: — Вас не укачивает? Может, перекусим?
Я посмотрела на корзиночки из теста, в которых красовались розоватые ломтики мяса с овощами, и невольно почувствовала голод.
— Отличная мысль, — согласилась я. — Пойду пока… носик припудрю.
Санузел располагался в стороне от пассажирского зала. Потянув на себя дверь с изображением дамы в пышном платье и с зонтиком, я оказалась в роскошной уборной с зеркалами, сверкающими раковинами и картинами на стенах. Отдельная кабинка была пуста. Моя руки под шипящей струей зеленоватой воды, пахнущей яблоком, я думала о том, что никогда не хотела никаких приключений.
И вот лечу на дирижабле в компании принца. Лечу охотиться на здешнего доктора Менгеле.
И даже надеюсь вернуться живой.
Я оторвала от большого рулона кусок бумажного полотенца, вытерла руки и бросила его в корзину. Надеяться на лучшее — что еще нам остается? Что еще может удержать нас на плаву?
Корзина вдруг дрогнула, упала и покатилась по полу, рассыпая скомканную бумагу. По полу мелькнула огненная комета и развернулась — выбросила когтистые лапки, щелкнула хвостом, украшенным шипами, раскинула круглый алый воротник вокруг треугольной головы. Существо было похоже на плащеносную ящерицу — вот только от них не летят во все стороны темно-синие брызги, прожигающие плиты на полу.
Ящерица распахнула пасть, зашипела и плюнула в меня синим.
Кажется, я закричала.
Плевок ударил в раковину справа от меня, и сверкающий фаянс задымился. Я скользнула в сторону, в панике прикидывая, чем можно ударить или накрыть гадину.
Может, заманить ее в кабинку? А самой бежать и звать на помощь?
Еще один плевок пропалил подол моего платья. Насколько удобнее было бы в джинсах!
Откуда она вообще тут взялась? Я понимала, что ящерица может пробраться на борт дирижабля просто так. Но что-то подсказывало мне, что здесь не обошлось без помощников.
Напала-то она именно на меня. Ту даму в зеленом платье, которая вышла отсюда передо мной, ящерица не тронула.
Может, я пахну по-другому? Раздражаю ее? Или пугаю? Поди знай, какие привычки у здешних ящериц.
— Помогите! — заорала я во всю глотку и, вспомнив одну неприятную историю, прокричала: — Пожар! Горим!
Редко кто бросится спасать девушку из лап маньяка, который схватил ее возле лифта. Никому не хочется стать героем посмертно. Но на крики о пожаре выбегут все, даже глухие и безногие.
Был случай убедиться.
Ящерица разразилась отвратительным писком и затопала ножками, готовя очередной плевок. Платье дымилось. Я попробовала было обежать эту тварь и вырваться в коридор, но ящерица проворно отрезала мне путь. Кажется, она даже увеличилась в размерах.
Зеркало, подумала я, можно попытаться сбежать отсюда через зеркало.
И куда я попаду? В камеру Генриха или ту комнату, в которой меня держал Андерс?
— Спасите! — крикнула я, и ящерица выдала целую очередь плевков.
Платье загорелось. В ту же минуту открылась дверь, в туалет заглянул стюард и, пробормотав что-то исключительно удивленное и неприличное, задал деру. Хотелось надеяться, что он звал на помощь. Задыхаясь от ужаса и боли, я выбросила руки перед собой, словно пыталась оттолкнуть ящерицу или заслониться от нее, и увидела, как от пальцев разливается голубое зарево.
Последним, что я увидела перед тем, как рухнуть на пол без сознания, была визжащая ящерица, окутанная огнем.
— Осторожно, осторожно. Вот так.
Голоса доносились до меня словно через слой ваты. Я лежала, и лежать было мягко.
Значит, все кончилось?
— Подержите вот тут. Надо смазать.
Прикосновение к колену было прохладным, но за прохладой пришло такое жжение, что я с криком села на койке. Немолодой мужчина в черном мундире с силой удержал мою ногу и произнес, отчеканивая каждую букву:
— Лежите, миледи! Еще немного!
Я увидела на колене толстый слой мази: под ним было черное и красное, и от одного взгляда меня повело в сторону, и я едва не упала с койки. Генрих поддержал: он, оказывается, сидел рядом и смотрел, как врач — я подозревала, что мужчина в мундире был именно врачом — наносит мазь.
— Что случилось? — прошептала я, глядя на Генриха и видя, что он страшно испугался, и этот страх только сейчас начинает разжимать пальцы.
— Беленский огненный змей, — ответил врач. — Я понятия не имею, как он пробрался на дирижабль. Но он несколько раз плюнул в вас, миледи, вы горели.
Черное и красное под мазью на глазах становилось меньше. Теперь чувствовала едва уловимое покалывание. Через несколько мгновений врач провел по колену губкой, и я увидела абсолютно чистую розовую кожу без малейшего следа ожога.
— Спасибо вам, — искренне сказала я. — А что со змеем?
— Вы его испепелили, миледи, — сообщил врач. — Направленный магический удар такой силы, что дирижабль едва не сошел с курса. Кстати, — он снял очки, убрал их в карман и принялся складывать банки и склянки в распахнутую пасть саквояжа. — Рекомендую вам сделать пометку в паспорте о том, что вы волшебница. В халифатах к этому относятся беспечно, а вот фаринтцы предпочитают знать, с кем имеют дело. Капитан поставит печать.
— Хорошо, — согласилась я, и доктор вышел. Генрих помог мне лечь, набросил на меня покрывало, и я вдруг окончательно поняла, что все это время была в одном белье.
Панталоны и сорочка, причем изрядно декорированные обгорелыми пятнами и не скрывающие ровным счетом ничего. Врача-то не стыдно, он по долгу службы и не такое видел. Но вот Генрих это совсем другое дело.
— Я услышал, как ты кричишь, — негромко сказал он. — Бросился бежать. От той ящерицы осталась только тень на полу. А ты… — Генрих провел ладонями по лицу и признался: — Я испугался, что тебя больше нет. Слава всем святым, у них было достаточно мази от ожогов.
