Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
неуверенности в будущем. Мне казалось, что мы стоим на вершине вулкана. Не раз, когда меня приглашал Молотов, я ожидал ультиматум по какому-нибудь поводу.
Из моего дневника за 24.07.1940: «В 2 часа ко мне пришёл Ассарссон с рассказом, что по шведскому радио сегодня прошло сообщение о требовании Советского Союза к Финляндии полностью разоружить свои вооружённые силы и не допускать в дальнейшем их вооружения. Ассарссон спросил, так ли это. Ответил, что от Молотова я не получал ни малейшего намёка на этот счёт. Выразил удивление, откуда могут браться подобные слухи. Когда у меня был Ассарссон, в кабинет зашёл советник Нюкопп и сообщил, что секретарь Молотова спрашивает, могу ли я быть у него сегодня в 5 часов. Сообщил, что буду. Я полагал, что Молотов будет говорить со мной на тему, затронутую Ассарссоном, и соответственно подготовился. Я сильно нервничал. «Здесь приходится жить в постоянном напряжении, так как никогда не знаешь, что происходит и что тебя ждёт». На этот раз Молотов, который был со мной всегда любезен, передал проект соглашения о демилитаризации Аландских островов, после чего последовал продолжительный разговор о «преследованиях Общества дружбы». В общем, ничего серьёзного, но для одного раза достаточно.
«Трудный разговор с Молотовым о консульстве на Аландских островах, о союзе Финляндии и Швеции, о транзите через Финляндию германских военных, об ускорении решения по концессии на разработку никеля вновь свидетельствовал об имеющихся в отношении нас подозрениях. До тех пор, пока продолжается война, наше положение остаётся опасным. В высказываниях Молотова часто просматривались угрозы, как видно в моих телеграммах», – сообщал я в Хельсинки 28 сентября.
Во влиятельных кругах Финляндии существовало мнение, что Советский Союз вёл себя сдержанно до тех пор, пока Германия победно сражалась на Западе, но, когда из германского нападения на Англию ничего не получилось и вообще её наступление приостановилось, Советский Союз воспрял и стал более агрессивным и требовательным в отношении Финляндии (демилитаризация Аландов, требования в отношении никеля, транзит в Ханко). На мой взгляд, это представление было ошибочным. Как я отмечал ранее, Кремль поднимал проблемы Аландов и никеля ещё в июне 1940 года, а вопрос о транзите в Ханко – в начале июля, когда обсуждалось наше предложение о железнодорожном сообщении. Вопрос об оборонительном союзе Финляндии и Швеции стоял ещё в апреле. Позднее Кремль не поднимал никаких новых и важных вопросов. В то время продолжалось победное шествие германских войск. Военные действия Германии на Западе влияли на обсуждение наших вопросов, но, как мне кажется, в противоположном направлении. Их начало весной 1940 года и ошеломляющий успех в последующие месяцы вызвал озабоченность у СССР и наверняка заставил его по военным причинам задуматься о мерах по укреплению своей безопасности.
Настроения, царившие в Финляндии, а также мои собственные мысли отражает переписка с моим другом Таннером в декабре 1940 года. «Можешь быть уверенным, – писал Таннер, – что выпады в последние месяцы со стороны Советского Союза породили здесь многочисленные печальные чувства. Они как уколы иглой, мелкие, но держащие постоянно в состоянии нервного напряжения. От великой державы следовало бы ожидать более великодушных действий. А поскольку всё это сопровождается постоянным вмешательством в чисто внутренние дела Финляндии, как, например, во время последних президентских выборов, то это вызывает здесь всё растущее возмущение. По крайней мере, не делает лучше настроения в отношении нашего соседа. Одновременно петрозаводское радио ежедневно клевещет на Финляндию и рисует жизнь здесь в самом чёрном цвете. Так что идёт явная война нервов.
Было бы сейчас наше положение лучше, если бы год назад мы избрали иной путь? Мне кажется, ты думаешь, что мы совершили большую ошибку, когда отказались от соглашения со Сталиным. Я тоже так часто думал и особенно ругал себя во время войны за то, что, находясь в Москве, не выступал более твёрдо против позиции Хельсинки.
Но теперь, задним числом, я начал сомневаться в этой точке зрения, особенно глядя на то, что произошло с Балтийскими государствами, несмотря на их покорность и стремление к согласию. Похоже, что цель Советского Союза – вернуть себе все бывшие российские территории, и он не особо себя обременяет какими-либо соглашениями. За первой уступкой последовала бы вторая, и так мы оказались бы на скользкой поверхности. Если всё обстоит именно так, то возникает вопрос, какой метод действий сейчас был бы правильным: согласие в ущерб нашей чести или более твёрдая позиция?
Я знаю, ты думаешь, что мы оказались в таком положении, когда только уступка может спасти. Так же и здесь думали до сих пор, особенно когда речь заходила о деньгах и товарах, то не стеснялись уступать. Но будет ли это всегда помогать нам, и чем всё это закончится? Сейчас здесь всё больше накаляется атмосфера, и чем чаще происходит вмешательство в наши чисто внутренние дела, тем скорее настроения станут противоположными. Вскоре здесь может возникнуть то же противостояние между теми, кто за уступки, и теми, кто за сопротивление, как это было сорок лет назад».
Описав события, связанные с внезапной смертью президента Каллио и с президентскими выборами, Таннер продолжил:
«Наша ближайшая забота – создание нового правительства. Насколько я понимаю, это будет непросто. Вряд ли кто-то имеет призвание идти на принудительные работы, которые означает пребывание сегодня в правительстве. Одни печальные дела, в том числе приходящие с твоего стола. Если же ещё и Молотов вмешается в вопросы создания правительства, соблаговолив сообщить, кто входит в запретный список, дело станет крайне неприятным. Кандидатам [в министры] начинает казаться, что, если они не внесены в запретный список, это не делает им чести.
Жизнь будет непростой, пока идёт война… Давай надеяться на её скорейшее окончание. Тогда и нам, может быть, удастся выйти из этого заколдованного круга, в котором оказались все малые народы».
Я поблагодарил Таннера за поздравления по случаю моего дня рождения и добавил несколько слов о политике, чтобы побудить его продолжать заниматься этим делом, или, как он сам писал мне, «в надежде получать от тебя позднее твои размышления о политике».
У нас с Таннером с течением лет время от времени возникали политические дискуссии, иногда они были довольно глубокие, иногда устные, иногда письменные. Мой ответ 26 декабря 1940 года на его письмо превратился в целое «исследование».
«После нашей войны Советский Союз обращался с нами, изрезанным государством, – писал я, – и продолжает обращаться не как со свободным государством, а как с государством, потерявшим часть своей свободы, насколько большая эта часть, давай пока не будем подсчитывать. Это показывает,
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
