то и две… Река очистилась ото льда, и лишь отдельные запоздалые льдинки проплывали близехонько от их дома, торопя и маня его за собой. И тогда он решился: «Пора уходить, пока не поднялось комарье, не начались дожди и не стали раскисать дороги».
В тот вечер, как обычно, он прилег, но сон не шел. Фома несколько раз вставал, выходил во двор, намереваясь подхватить заранее собранный мешок с припасами, и, не скрипнув дверью, навсегда уйти из так и не ставшего ему родным дома. Но он все тянул, чего-то ждал, не решаясь на решительный шаг. И, лишь когда уже запели пробудившиеся ранние птахи, послышался вдалеке плеск весел, то первые рыбаки выехали проверять свои снасти, он зло выругался на самого себя и ушел, нарочно или по забывчивости не прикрыв до конца дверь за собой. А Устинья всю ночь тоже не спала, хотя и лежала с закрытыми глазами, и, как только услышала, что скрипнула калитка, ей все стало понятно, она дико вскрикнула, словно в грудь ей ударило что-то острое, схватилась за сердце и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, солнце уже вовсю светило. Тут она увидела, что над ней склонилась обеспокоенная Варвара и тихо спрашивала:
— Что с тобой? Устинька? Случилось чего? Приди в себя, ответь…
— Принесла тебя нелегкая! Чего хотела? — в сердцах отвечала та, срывая зло на подруге и не желая признаваться, что осталась одна на всем белом свете.
— Не хочешь говорить, и не надо, — миролюбиво ответила Варвара. — Все равно потом расскажешь, да я и сама знаю, не слепая…
— А раз знаешь, нечего и с вопросами лезть. Говори, чего пришла.
— С недоброй вестью, — ответила та, — Глафира который день во двор не выходит и дверь закрыта у них изнутри… Не то, что у тебя — нараспашку болтается…
— Не твоего ума дело, — огрызнулась Устинья, накинув на голову платок. Но потом спохватилась и уже миролюбиво предположила: — Может, ушла куда, а то и совсем уехала, как мой бегунок, сорвалась, куда глаза глядят, — невольно проговорилась Устинья, злясь на себя и подругу, а еще больше на Фому, что тот исчез, так и не сказав ей на прощанье ни одного доброго словечка.
— Да она, как я заметила, в последнее время ходить совсем плохо стала, — отвечала Варвара. — Я ей чего из еды носила, а она и есть отказывается. Чем помочь, и не знаю…
— А отец ее как?
— Тоже не встает, она его с ложечки кормила, он уж, почитай, второй год лежит, если б не Глашка, так давно бы окочурился.
— Ему, может, и пора, а Глафиру мы с тобой рано хороним, не таковская она бабенка, чтоб смертушке поддаться с первого раза. Пошли к ней вместе, там и проверим, чего без толку рядить…
Устинья даже обрадовалась, что ее отвлекли от безутешного горя, которое неожиданно обрушилось на нее, хотя она уже давно ждала этого. А вот ведь все одно вышло как-то неожиданно, словно крыша в избе рухнула ей на голову и лишила той малости бабского счастья, которое хоть короткий срок, но жило в ней, пока рядом находился Фома. А теперь, успев свыкнуться с привычным укладом, она готова была побежать вслед за ним, остановить любым способом, вернуть его обратно, но только знала, не помогут ее уговоры, а тем более слезы, поскольку ушел он навсегда, и вряд ли они когда снова свидятся…
Дом Глафиры находился на соседней улице, и по тому, что на дворе не было свежих следов на раскисшей после растаявшего снега земле, стало понятно, хозяева давно наружу не выходили, а по какой причине, то им и предстояло выяснить. Устинья подошла к двери, толкнула ее несколько раз, дверь чуть подалась, но не открылась.
— Давай вместе, — предложила она Варваре. — Авось справимся.
— А может, позвать кого? — ответила та.
— Ну, коль у нас не получится, приведем Яшку Плотникова, он дверь с петель легко снимет.
Но вдруг они услышали какое-то шуршание, что-то заскрипело, брякнула щеколда, и они увидели стоящую на пороге Глафиру с всклокоченными волосами и горящим взглядом.
— Глашенька, милая, что с тобой? — кинулись они к ней. — Почему не открываешь?
— Батюшка помер, — прошептала та бескровными губами.
— Да когда же это? Когда? Почему нас не кликнула?
— Не помню… Сама в беспамятстве лежала не знаю сколько…
— То-то я приду, постучусь, а ты не открываешь, — сокрушалась Варвара.
— Так схоронить надо покойника, — спохватилась хозяйственная Устинья, у которой собственная беда сразу отступила и она уже готова была кинуться на помощь подруге. — Гроб заказывать надо, опять же кого-то искать могилу копать… Да мало ли хлопот…
— Сил моих на то нет, — отвечала Глафира и, не удержавшись на ногах, осела на холодный пол прямо у дверей.
Подруги подхватили ее, ввели в дом, где уже стоял стойкий запах, какой обычно исходит от мертвого тела, с брезгливой осторожностью подошли к покойнику, накрыли лежавшей на печи холстиной и, торопливо шепча молитвы, крестясь, попятились обратно. Видно, их приход немного взбодрил Глашку, и она, чертыхнувшись непонятно на кого, придерживаясь за стену, пошла за ними, переступила за порог и вышла на крыльцо.
— Господи, неужели весна пришла? — вымолвила она, едва шевеля губами. — Нет, не хочу в холодную землю рядом с отцом ложиться, хватит и одного покойника. Жить хочу! Жить!!! Нет, шалишь, не пожила я еще свое, рано на тот свет собираться, вот им всем. — И она показала сияющему радостной голубизной небу, по которому мирно плыли одинокие полупрозрачные облачка, свой маленький кулачок.
Тут они все неожиданно обнялись и, стукаясь лбами, начали ни с того ни с сего целовать друг друга, орошая свои лица слезами, а пльлм и вовсе дружно заревели, не обращая внимания, что из соседних дворов за ними с удивлением наблюдают соседи, не понимая, то ли тетки эти напились в неурочный час, то ли случилось у них горе какое, но вмешиваться в соседские дела у жителей монастырской слободки было не принято, а потому скоро все быстрехонько попрятались, словно ничего и не было…
* * *
Фома уже третий день отмерял версту за верстой, изредка останавливаясь на ночевки, сооружая себе шалаш из подобранных на земле ветвей, разводил костерок и возле него мирно засыпал. Когда вставал продрогший от холодных еще утренних заморозков, то прыгал на одной ноге, что-то напевал, не переставая радоваться свободе, которую он наконец-то
