«Потрясен до глубины души вестью о кончине героического борца революции, беззаветного солдата партии, бессмертного военачальника Красной Армии Михаила Васильевича Фрунзе. Какая жестокая брешь в первой шеренге партии!»
По настоянию Троцкого в Кисловодске 2 ноября устроили траурное заседание, чтобы Лев Давидович имел возможность высказаться:
— Около трех часов пополудни я получил из Москвы от товарища Сталина телеграмму, которая заключала короткий, но страшный текст: «Фрунзе скончался сегодня от паралича сердца»… Завтра революционная пролетарская Москва будет хоронить почившего борца на Красной площади. Первое чувство было — туда, в Москву, где протекала работа Михаила Васильевича за последний период, чтобы отдать ему последнюю дань, в рядах его ближайших соратников и друзей. Но в субботу и в воскресенье поезда в Москву не было, а тот, что ушел сегодня, придет в Москву слишком поздно…
Произносившему эту речь Троцкому, верно, не приходила в голову мысль, что он почему-то регулярно опаздывает на похороны, имеющие большое политическое значение.
Но в ту минуту Лев Давидович был увлечен собственным анализом личности Фрунзе.
— Две черты одинаково характеризовали этого полководца, — говорил бывший председатель Реввоенсовета. — Прежде всего личная храбрость, которая необходима каждому воину, все равно, рядовой ли это солдат или такой, который ведет в бой полки, отряды и армии. Личная храбрость отличала Михаила Васильевича как революционера и как солдата с головы до ног. Он не знал, что значит смятение души перед лицом врага и опасности… Но полководцу личной храбрости мало. Ему нужно мужество решения. Перед лицом врага, когда от решения зависит столь многое, естественны сомнения: каким путем ударить? какой способ избрать? как сгруппировать силы? наступать сегодня или выждать? наступать ли вообще или отступать? Есть ведь десятки возможных решений, и между этими решениями колеблется мысль, отягощенная ответственностью.
Фрунзе умел спокойно и трезво обдумать, выслушать и взвесить. Взвесив — твердо выбрать. А выбрав — довести до конца. У него было мужество решимости, без которого нет военачальника, нет полководца. И он непосредственно обеспечил нашей стране блестящую победу над Врангелем. Имя Фрунзе, наряду с другим именем — Перекоп, навсегда останется в памяти людской как прекрасная революционная легенда, в основе которой лежит живой исторический факт…
Гроб с телом Фрунзе установили в Колонном зале Дома союзов. Прощание шло два дня. 3 ноября 1925 года, во вторник, его похоронили у Кремлевской стены.
Выступали глава правительства Рыков, председатель Коминтерна Зиновьев, секретарь ЦК Сталин.
Сталин говорил:
— Этот год был проклятым для нас годом. Он вырывает из наших рядов одного работника за другим. К сожалению, следует сказать, что не так легко и просто подымать молодых товарищей на смену старым революционным бойцам. Центральный Комитет поручил мне выразить перед раскрытым гробом товарища Фрунзе скорбь всей партии…
И после смерти фигуру председателя Реввоенсовета продолжали использовать в политических интригах.
Профессор Греков дал интервью нескольким газетам, в том числе «Известиям» и «Труду», рассказав журналистам:
«К больному после операции никого не допускали, но, когда тов. Фрунзе сообщили, что ему прислал записку тов. Сталин, он попросил записку прочесть и радостно улыбнулся».
Записка сохранилась:
«Дружок!
Был сегодня в 5 ч. вечера у т. Розанова (я и Микоян). Хотели к тебе зайти, — не пустил, язва. Мы вынуждены были покориться силе. Не скучай, голубчик мой. Привет. Мы еще придем, мы еще придем…
Коба».
Зиновьев тоже попытался в последний раз использовать авторитет покойного Фрунзе. 6 ноября 1925 года «Ленинградская правда» поместила воспоминания медсестры, которая утверждала, что в последний день в больнице Фрунзе читал труды председателя Коминтерна и сказал врачу:
«Сейчас дочитаю книгу «Ленинизм» тов. Зиновьева, которая, по моему мнению, является одним из лучших его произведений. Советую вам обязательно прочесть…»
Трудно представить, что Фрунзе на больничной койке подвергал себя дополнительным испытаниям — Зиновьев писал на редкость скучно, многословно и нудно.
«Госиздат, — вспоминал Федор Раскольников, — выпускал собрание сочинений Зиновьева в зеленых обложках. Книги расходились плохо. По этому поводу в Москве рассказывали следующий анекдот.
Приходит в книжный магазин покупатель и просит продать ему последний том Полного собрания сочинений Ленина. К своему удивлению, покупатель видит, что приказчик заворачивает ему несколько томов сочинений Зиновьева.
— Вы меня не поняли. Я просил дать мне сочинения Ленина, а не Зиновьева.
— Я знаю, — с вежливой улыбкой ответил приказчик книжного магазина, — но каждому покупателю сочинений Ленина мы бесплатно выдаем все вышедшие тома сочинений Зиновьева. Иначе их никто не покупает».
После смерти Фрунзе новым председателем Реввоенсовета и наркомом по военным и морским делам Сталин поставил безусловно преданного ему Климента Ефремовича Ворошилова.
Но его первым заместителем пришлось поставить все же зиновьевского человека — Михаила Михайловича Лашевича.
Лашевич рядовым прошел Первую мировую войну, был дважды ранен. В 1917 году, как депутат Петроградского Совета и член Петроградского комитета партии, сыграл большую роль в переходе войск столичного гарнизона на сторону большевиков. 25 октября его отряд захватил телеграф, Государственный банк, казначейство и почту.
«Лашевич, приземистый, квадратный, с мясистым, прорезанным складками лицом, признавал лишь силовые решения проблем, — писал о нем Виктор Серж. — После революции Лашевич наводил порядок в Петрограде. «Спекуляция? Дам приказ разрушить крытые рынки и разогнать толкучки! И все дела». Так он и поступил. Стало еще хуже».
В Гражданскую войну Лашевич был членом Реввоенсовета Восточного и Южного фронтов, командовал 3-й и 7-й армиями. После войны получил под командование войска Сибирского военного округа. В 1925 году его избрали кандидатом в члены ЦК. Но в Реввоенсовете СССР он проработал недолго, потому что не захотел отречься от своего лидера — Григория Зиновьева.
На первом после смерти Ленина съезде партии Зиновьев выступил с политическим отчетом ЦК. Более того, он настоял на том, чтобы следующий съезд прошел не в Москве, а в Ленинграде. Это бы означало, что если столица и не переносится в Ленинград, то, как минимум, оба города обретают равный статус. И соответственно, хозяин Ленинграда Зиновьев получает в стране дополнительный вес.
Но Григорий Евсеевич недолго наслаждался властью.
Как только с его помощью Сталин расставил на ключевых постах своих людей, он уже через несколько месяцев после смерти Ленина обвинил Зиновьева в крупных ошибках и отменил решение провести съезд в Ленинграде.
Полтора года по указанию Сталина партийный аппарат сокрушал авторитет ближайшего ленинского соратника. Только Ленинград, где все должности занимали люди Зиновьева, встал в оппозицию Сталину. Лишь немногие ленинградские партийные работники выступили против своего вождя.
