— Заходите, заходите. Мы давно вас ждем.
Он ведет нас через мастерскую, загроможденную инструментами и рабочими скамейками, пол засыпан стружкой, хрустящей у нас под ногами.
По лестнице мы поднимаемся в его жилище: нас ждут чет веро, завербованные в прошлом году и перекрещенные Ти цианом лично.
Плотник предлагает нам стулья, от которых пахнет свеже-оструганной древесиной.
— Ты им все объяснил?
— Лучше, если ты тоже сделаешь это…
Я киваю прежде, чем он успевает закончить фразу.
Внимательно оглядываю их — почтительные лица.
— Все очень просто. Мы с Пьетро планируем собрать все общины на собор. Нам надо познакомиться друг с другом, знать, сколько нас. — Некоторые вздрагивают. — До сих пор я только крестил. Проповедовал и крестил, не прекращая этого ни на миг. Пьетро за последние месяцы обошел все великое герцогство и болота вдоль и поперек. А теперь пришло время собраться. А вам — внести в дело свою лепту.
Один из них, не смущаясь, прерывает меня:
— Когда?
Неодобрительные взгляды остальных, но я не обращаю на это внимания:
— Осенью. Где, мы еще решим. Но прямо сейчас надо отправиться в болота, чтобы установить контакт со всеми общинами отсюда до Абруцци. Каждое братство пришлет по два представителя. Место, которое мы выберем для собора, будет объявлено, как только все соберутся в Ферраре. Не стоит подвергаться бессмысленному риску.
* * *
Феррара, 21 марта 1550, часом раньше
— Зачем этот собор?
— Мы должны знать, сколько нас. Нам надо организоваться.
— Это опасно. Тициан, инквизиция…
— Инквизиции едва известно, кто я такой. О тебе не известно ничего, и, без сомнения, она и не подозревает, насколько нас много. Не волнуйся. Просто продолжай постоянно использовать мое имя — это единственное, что должны знать братья.
— Но, если одного из них схватят, ты первым и поплатишься.
— Я. Только я, и никто другой. Ты же их знаешь: их не интересуют прозелиты, им нужны ересиархи.
Мы оба смеемся.
— Да сохранит нас Господь, но собор увеличит опасность, что всех арестуют.
— Он будет проведен в подполье. Выслушай меня внимательно, Пьетро: именно поэтому я хочу, чтобы было только по два представителя от общины. Нас должно быть не меньше пятидесяти, но не больше сотни.
— А если мы просто подождем, посмотрим, какой будет политика нового папы? Мы не знаем, на чью сторону он станет: ревностных или спиритуалистов…
— Он не собирается становиться ни на чью сторону.
— Что?
— Он не встанет ни на одну сторону, я его знаю. Он не присоединится ни к одной из партий — это самый трудный путь, потому что ему придется угождать всем, а интересы одних противоречат интересам других.
— Как… Когда ты познакомился с папой?
— Еще до его избрания. Мы говорили с ним очень долго. Он разделяет нашу точку зрения по поводу инквизиции. Он против методов Караффы и его друзей. Он знает, что если развязать им руки, то пострадает множество невинных. Он обещал мне лично похлопотать перед генералом бенедиктинцев по поводу освобождения Фонтанини.
— Какого Фонтанини? Бенедетто из Мантуи? Автора «Благодеяния Христа»?
— Сейчас он вновь на свободе. Разве это не доказывает тебе, что стало чуть легче дышать? Мы должны провести собор как можно быстрее, до того, как status quo вновь нарушится, возможно даже, папе свяжут руки. Я почти уверен, что Юлий III с реформаторами, но он не может ни сказать этого, ни сделать чего-то в открытую, так как понимает, что его избрание—лишь результат компромисса. Поэтому ему и приходится вести себя соответствующим образом. Как это ты там говоришь? Сложить и нашим и вашим.
— Если ты считаешь, что это нужно, я на твоей стороне.
Пьетро Манельфи идет рядом со мной по виа делла Вольте. Я познакомился с ним во Флоренции — клирик из Марша,[95]весьма беспокойный подданный папы. Зараза спиритуализма пристала к нему много лет назад, заставив бросить семинарию и все быстрее и быстрее скатываться за ту тонкую грань, что отделяет мистические откровения от ереси. Я предоставил ему ответы на вопросы, которых он домогался, и он привязался ко мне, как собака к хозяину, — первый ученик Тициана. Чтобы устроить ему проверку, я послал его в родные края — вербовать последователей. Потом он вернулся ко мне сюда, полный надежд. Он молится слишком часто, но обладает уникальной памятью: помнит родные города, имена и занятия всех крещенных им, помогая мне поддерживать связь между общинами. Он рассказывает мне обо всем — за пределами Феррары все знают только мистического Тициана. Если кого-то и схватят, никто не предаст других собратьев — лишь одного Тициана, зайца, мишень.
Мы проходим под арками, изогнувшимися над узкой улочкой. Улицей, где никогда не спят: днем — из-за страшного шума, устраиваемого кожевенниками, кузнецами и сапожниками, ночью — из-за соблазнительных ляжек и сисек. Мы молча проскальзываем в переулок, не оглядываясь назад. Останавливаемся, чтобы сделать вид, что болтаем, — никто нас не преследует.
Идем дальше до нужного дома — три удара в дверь, потом — еще один.
— Кто там?
— Пьетро и Тициан.
* * *
В Ферраре все идет своим чередом. Это город, где все происходит в своем размеренном ритме, где все гармонично и взаимосвязано. Но он не похож на Венецию. В Венеции все сложно, в Венеции невозможно и шагу ступить, не наступив на любимую мозоль какой-нибудь «шишке».
Феррара крошечная, она прильнула к реке, но в ее древних переулках все равно можно запутаться. В Ферраре свободнее, можно сказать, проще, нет таких толп, меньше стражников и шпионов. В Венеции за тобой все время следит чей-то взгляд, здесь — нет. Ты спокойно идешь, и тебе не надо постоянно останавливаться, делая вид, что перепутал улицы, чтобы проверить, не совершил ли еще кто-то вслед за тобой той же глупейшей ошибки. Полезная привычка, но ненужная в Ферраре, здесь можно расслабиться. Эрколе II всегда растягивает рот в самой подобострастной улыбке при виде папы, но в то же время позволяет находить в своем городе убежище самым острым и опасным умам Италии. Он безумно любит свой дворец, полный писателей и ученых, и никогда не позволит осквернить гробницу Лудовико Ариосто, которого здесь почитают как святого. Должно быть, ему страшно обидно, что при его дворе нет людей такого калибра. Потом еще, есть Рената, вдова Альфонсо д'Эсте, которая не лицемерит, скрывая свои симпатии к кальвинистам. Многим беглецам удалось скрыться за юбками этой принцессы, избежав преследования стражников и инквизиции.
Как и в Венеции, евреям не причиняют никакого вреда, но здесь они больше занимаются ростовщичеством, одалживая деньги под меньший процент, чем их собратья в лагуне, и их дела процветают. Деньги находятся в обороте, не прекращающемся ни на секунду, а это верный признак, свидетельствующий о благополучии города. Так же осуществляется и правосудие, без многочисленных магистратов, полиции и судов, которым требуются многие месяцы, чтобы определить собственные компетенции и собственный гонорар в случае драки, повлекшей за собой смерть. Здесь все делается быстро: если ты привлек к себе чрезмерное внимание, тебя выдворяют за границу. Если ты кого-то убил, тебя ведут к палачу, старому пьянице, живущему у крепостной стены и во время работы напевающему себе под нос похабные куплеты. Если двоим надо свести счеты, они назначают встречу в дуэльном переулке, вход в который с обеих сторон перекрывают калитки: входят двое, выходит только один. Все делается без чрезмерного шума, не нарушая будничного ритма жизни города.
