В довершение всего, оказался тёзкой — Павлушкой.
По дороге на базар мальчуган рассказал, как они с сестрой Леськой пошли в лес по грибы, заплутали, а когда вернулись, то увидели лишь догорающие хаты и побитых людей. Вдвоём убежали к тётке, в город, где и живут сейчас.
Павел Тихонович впервые в жизни покупал подарки ребёнку. Сначала приобрёл у спекулянта сандалики на пряжке и летнюю панаму. Затем, расщедрившись, тут же выбрал матроску и штанишки. Приодев и переобув Павлушку, повёл к продуктовому ряду. С голоду тот, не отрываясь, выглушил глечик молока. Один за другим слопал семь пончиков! И, насытившись, всё же не отказался от большого пряника-лошадки. На прощание получил кулёк с колотым сахаром и карманный ножичек. И невдомёк было пострелёнку с не гаснущей от радости улыбкой, что большим обязан ему, случайно или по воле свыше оказавшемуся рядом, этот похожий на сказочного героя русский дяденька в немецкой форме.
На следующее утро есаул Шаганов был тяжело ранен в стычке с партизанами. По этапам эвакуации его доставили в госпиталь в Краков.
11
Каруселили дни и ночи. Всё дольше и жарче засматривалось солнце на донскую летнюю степь. Косяками надвигались на хуторян неизбывные дела-заботушки — то в полях, то на подворьях, то в обветшалых куренях. В будничной коловерти о себе вспоминали мало. Бессходно горбились на колхозных угодьях. В том и состояла земледельческая казачья участь, спокон веку неизменная. С далёких петровских времён принагнули вольнолюбца казака к земле, заставили хлебопашествовать. Научился он кохать её и нянчить мозолистыми руками, семь потов проливать в тяжкой работе, чтобы отдарила в страду литым благословенным колосом. Зачерпнёшь зерна в ладонь — оно тёплое, шорохливое, живое...
Деревянная веялка-сортировка с металлическим кожухом кряжисто сидит на лапах-брусах. Две хуторянки, Люська Ребедаева и Варенька Лущилина, в четыре руки вращают железный вал с крыльчаткой, — одновременно крутятся шестерёнки, тряся решета, верхнее плетёное и нижнее пробивное. Ещё две казачки, Лидия и Дуся Кривянова, вёдрами набирают сорное полевое зерно и засыпают в большой ковш. Оно стекает вниз, вихрь крыльчатки сдувает полову и сор, относит вбок. Уже очищенная пшеничка по скатной доске ссыпается на землю. Отгребальщица, Зоя Еланская, жена парторга, частит фанерной лопатой, перебрасывает текучие волны в бурт. Через час, сморённые однообразной работой, бабы меняются.
Норму ночной вырабатки звену сортировщиц установили аховскую — двадцать центнеров! Бригадир Акользин и зав током Абрам Абрамович Штельман, присланный на подмогу колхозникам из райпо, рыскали по всему току, следили, как веется зерно, угрожали лишить трудодней, если не дотянут до нормы. Однако уже на третьем часу ночной каторги сортировщицы утрачивали начальный запал, боролись с усталостью...
Лидия не обращает внимания, что покачивается под ногами твердь. Раз за разом черпает вёдрами сорнину, поочерёдно поднимает к самому ковшу, опрокидывает, в темноте определяя по всплеску, что не просыпала мимо. Тугая пшеничная волна хлещет на решете, ветерок крыльчатки пылит мякиной, зерновой крошкой, озадками. От них точит слезу. Рокот лопастей и шестерёнок глушат звуки окрест. Кажется, время, рассыпавшись на секунды, тоже сеется сквозь решета — невыразимо медленно и бесконечно...
В полночь, по обыкновению, сделали передышку. Свалились как подкошенные на брезент. Только у Вареньки хватило сил отойти в сторону, к ожидающему ухажёру. Бухгалтер-очкарик из эвакуированных уже полчаса белел своей рубашкой. Его появление каждый раз встречали насмешкой, обращённой к девушке: «Опять твоё привидение припёрлось!» По всему и Варюхе подслеповатый мужчина, скрывающий лысину зачёсами с висков, совсем не нравился. Но она повиновалась просьбе правленца «поговорить минуточку». Лидия с раздражением наблюдала за оборотистым бухгалтером, стелющимся перед красивой и покладистой девчонкой, всячески заискивающим, обещающим ей золотые горы. Впрочем, по словам Варюхи, о чувствах он умалчивал. А больше делился представлениями о семейном счастье, состоящем в неразлучном проживании, в большом количестве наследников, в старости на лоне природы.
— Гони ты его в три шеи! — советовала Лидия. — От него же козлом несёт!
— Он тройным одеколоном обливается, — хихикала Варюха наперекор. — Я из уважения. Мы даже не целовались. Вот закончится война, ребята вернутся, я его и налажу, — безвинно исповедовалась девушка. — Шоколадом угощает. Мать говорит: раз предлагает замуж — выходи.
— Выбирай себе ровню. Подожди. Наши уже в Белоруссии воюют!
Похожие разговоры завязывались каждую ночь. А на этот раз Лидия встретила подружку ворчанием.
— Чо ты её трогаешь? — вступилась вдруг Люська. — Ну постояла девчонка пять минуток, поболтала. Че такого?
— Пусть лучше отдохнёт. Это полезней, — загорячилась и Лидия. — Другой бы, нормальный, пожалел. И вместо Варьки ручку покрутил!
— Не кричите, — попросила Варюха и торопливо добавила: — Я согласие дала. На обжнивки[66] поженимся. Неизвестно, чи найдётся кто из парней. Сколько их повыбило! А Сергей Иванович обещает заботиться. Человек солидный. Привыкну...
В потёмках оседала мякинная пыль. Свежело. Только теперь стала ощущаться прохлада после жарюки и вечерней духоты. В огородах, цветущих бурьянках уже трюкали сверчки. Июльское небо уродилось звёздами. Млечный Путь сквозной сеткой ловил ущербный краснобокий полумесяц, похожий на чекамаса. А в тиши полуночи вдруг раздался истошный вой, перебиваемый голошением. Сортировщицы заворочались, стали вставать, чтобы за работой не слышать Матрёны Колядовой, умопомешанной.
— Должно, опять Прокопия дома нет, — предположила Еланская, перевязывая косынку на голове. — Весь хутор покоя не знает! Отвёз бы в лечебницу, что ли.
— Да-a, запомнился тот денёк, — со вздохом промолвила Лидия, охлопывая платье. — И немца на тот свет загнали, и пацанчик её подорвался…
— А как мы бежали? — отозвалась Дуся, первой подходя к веялке. — Думала — сердце выскочит!
— Ну хватит! — оборвала Еланская. — И так на душе муторно, а вас как раздирает. Давайте о хорошем. Утром я слушала сводку по радио. Красноармейцы Минск освободили!
— Уже далеко фронт, — заметила Варенька.
— Кому как, — возразила Лидия. — Фронт и по бабьим сердцам проходит...
Под утро загромыхало на юге. Небо заволокло. Рыжекрылой бабочкой затрепетала дальняя молния. Ветер срыву взял галоп, понёсся по степи. Вдогон ему ударили струи дождя. Ливень, обломный и тёплый, за четверть часа налил на дорогах лужи. До нитки промокших сортировщиц бригадир нехотя отпустил.
По размокшей улице Лидия шлёпала босиком, неся в руках свои подшитые босоножки. Тонкое платье липло к телу, западало на животе. Благо в предзорье было ещё безлюдно. Отголоски грозы ухали в заречье. С ними перекликались петухи. Целоденная маета в саду и ночные смены вымотали силы.
