совершать литургию, сам же оставался в святом жертвеннике до причащения телу и крови Христа. И лишь после службы в наступивший воскресный день, уступив уговорам братии, немного поел, отдав лучшую, специально для него приготовленную пищу другим монахам, в первую очередь юному келейнику своему Варсонофию, впервые за последние дни ласково поглядев на подростка. У того, как от большой награды, вспыхнул румянец. Давно уж учитель не обращал на него внимания, не говорил с ним, в то время как прежде они нередко беседовали о многом, и старец охотно отвечал на его многочисленные вопросы. Ему и теперь не терпелось пообщаться с учителем, и он наконец-то почувствовал, что это становится возможным.
Вечером, видя хорошее расположение преподобного и подобрав подходящий момент, он решился:
— Отче, ты много раз говорил мне: «Молись, и Господь придёт, ты почувствуешь Его присутствие». А я стараюсь, молюсь, но ничего не ощущаю. Молюсь словно в пустоту. Отчего так? И икона не кажется мне живой, как ты о том толковал...
Пафнутий посмотрел на ученика грустно и внимательно:
— Стало быть, ты слеп, сын мой. Значит, ты ещё не научился видеть Господа, замечать его присутствие. Значит, недостаточно веры и смирения в тебе. Всему учиться надобно. Не всё сразу приходит.
Старец с трудом поднялся и сел на своей постели, перекрестился на образ Спасителя, висевший у него на стене рядом с новой иконой Божией Матери, писанной Дионисием. Минуту помолчал, думая о чём-то своём, потом перекрестился ещё раз и, обернувшись к замершему в углу кельи Варсонофию, продолжил достаточно громко и эмоционально:
— Да и как ты собираешься увидеть Его? Думаешь, Он перед тобой вот, как я, возникнет? Или как Иннокентий? Ты не должен себе воображать, что присутствие Господа легко ощутить! К этому надо всю жизнь стремиться, готовиться всем сердцем, душой. И тогда в один прекрасный момент ты ощутишь свет и радость. Ты почувствуешь, что не один на свете. Это и будет Божия благодать, да-да.
Старец, выговорив это, замолк было, но вскоре опять зашептал Иисусову молитву. Варсонофий продолжал сидеть неподалёку, боясь пошевелиться и потревожить учителя. Но старец, заметив, наконец, выжидательную позу ученика, отвлёкся от молитвы и с горечью выговорил юноше:
— Поди, не тревожь больше меня своими вопросами. Если что не понимаешь — спроси у Иосифа или у кого иного. У меня теперь свои дела, не отвлекай меня.
Послушник молча выскользнул в сени.
А в монастыре тем временем происходили необычайные события. Один за другим прибывали сюда новые посланцы, сначала от великого князя, чуть позже — от его матери, вдовой великой княгини Марии Ярославны, а за ними — от великой княгини Софьи Гречанки. И все — с посланиями, с деньгами золотыми, с требованием немедленно повидаться с Пафнутием, получить благословение для своих господ. Иноки лишь с удивлением разводили руками: каким таким мановением — то ли от Бога, то ли от быстрых гонцов — дошли известия до самой Москвы о происходящих событиях?
Федя Викентьев, посланец государя, сразу же решительно пошёл к Иннокентию и, не церемонясь, потребовал:
— Проводи-ка меня к Пафнутию, князь великий прислал ему грамоту свою!
Монах растерялся сначала, не зная, как отказать представителю столь высокой персоны, но, вспомнив предыдущие выговоры игумена, всё-таки решился воспротивиться:
— Никто из мирян не смеет входить к старцу, — извинительным тоном произнёс он. — Даже и князю нашему он отказал, и если правду тебе сказать, то и сам пославший тебя не посмеет туда войти.
Молодой дьяк иронически усмехнулся, зная о добрых, почти дружеских отношениях преподобного и государя, о зависимости монастыря от его воли и милости. Он был уверен, что игумен не посмеет отказать самому Иоанну:
— А ты отнеси послание и извести его!
Иннокентий знал, что учитель вновь огорчится, если потревожить его, но и отправить ни с чем посланника главного монастырского покровителя он не мог.
Нерешительно переступил инок порог игуменской кельи, держа в руках плотный запечатанный великокняжеской печатью свиток из хорошей белой бумаги. Игумен не спал и тут же понял, что ученик вновь пришёл с каким-то делом. Лишь взглядом спросил: «Ну, что там ещё?»
— Вот, послание от великого князя... Я не посмел отказать...
Преподобный не колебался ни минуты:
— Отдай его принёсшему, пусть вернёт назад. Более ничего не хочу от мира сего и почестей не желаю, и ничто уже не страшит меня в мире этом.
Иннокентия слегка задело то, что старец говорит лишь о себе. Ни о них, иноках, ни о монастыре он уже не думал. И не смог сдержать своего огорчения:
— Знаю, отец мой, что это так, что ничто мирское тебя уже не волнует, но, Бога ради, о нашей участи подумай! Ведь этого желает князь великий! Осердится он на нас, не прогневай его!
Игумен сдержанно и спокойно глянул на ученика:
— Истинно говорю вам, если не прогневаете Единого, то не причинит вам вреда гнев человеческий. Если же Христа прогневаете, никто вам помочь не сможет! А человек, если и осерчает, снова смирится!
Более не посмел чернец перечить преподобному, лишь низко склонил голову в знак покорности да вышел вон из комнаты.
Получив ответ и послание, Викентьев лишь недоумённо и обиженно пожал плечами и, кликнув своих провожатых, немедленно удалился из монастыря.
Посланец вдовой великой княгини был более настойчив. Он долго уговаривал Иннокентия передать от неё послание и золото старцу.
— Игумен всегда привечал христолюбивую и благочестивую великую княгиню Марию Ярославну, ведь она всегда любила и почитала ваш монастырь и старца Пафнутия. Он рад будет весточку от неё получить!
Заронил он сомнения в душу инока. Кто знает, может, и в самом деле пожелает преподобный прочесть послание от христолюбивой вдовы, много помогавшей монастырю? Вновь с тяжёлым сердцем отправился он к учителю.
Преподобный тихо и отстранённо сидел на своей постели, даже не поглядев в сторону вошедшего.
— Очень тебе неможется, государь Пафнутий? — спросил его ласково ученик.
— Ни то ни сё, видишь, брат, сам: немощь охватила меня, а кроме этого, ничего не ощущаю от болезни.
Сердце дрогнуло у Иннокентия от жалости, и хотел он было уже выйти, ничего не говоря о новом послании и о великой княгине Марии Ярославне, о её золоте, но старец сам увидел в руках у собеседника новый пакет.
Узнав, что это и от кого, он возмутился:
— Что же ты так досаждаешь мне, а, брат? Вот уже и о жизни своей спокойно подумать
