подскочим! Как участники соревнований по синхронному плаванию. Косметика! Грим! Пыль или уголь, чай спитой, индиго с поверхности старых, облезлых ступеней — какая угодно, но нам нужна…
— Краска! — выпалили мы, с двух сторон накидываясь на перепуганную Нальте.
Мертвяки не очень сообразительны.
Они вообще спят на ходу. И вот в чем двусмысленность: и по-человечески тоже не спят, ходят… если б спали, мы бы узнали самое лучшее время для побега. И ходить толком не могут, потому что спят на ходу. Непонятно, понимает такой зомби, что ты ему навстречу топаешь, или видит только пятно. Растопырятся на целую улицу, разведут свои оглобли, тронутые голубым цветом, и идут. Видят или не видят — кто скажет? Пока сам не помер, для тебя кругом одни загадки…
Время шло мучительно долго, но вот наконец появился старик с большой коробкой грима. Он сказал, что еле-еле смог выпросить его у приятеля — живого человека по имени Фрий, который зарабатывал тем, что раскрашивал для Скоура мертвецов. Поганая работа. Да и мужик должен был оказаться поганым: добрый человек не пойдет на такую службу.
Нальте, крайне сообразительная в быту особа, с места в карьер принялась тут же накладывать грим на лицо Дуаре. Касалась ее осторожно, с боязнью.
Дуаре сидела, не выдавая никаких особенных чувств. Как будто ее просто причесывали, а не умерщвляли.
Не умерщвляли каждым прикосновением. Не отнимали жизнь нажатием пальцев. Между прочим, я не был уверен, что, сложись обстоятельства как-то иначе, Дуаре бы не нашла повода положить эти пальчики в ряд перед собою, чтобы нанизать на нитку и превратить в ожерелье. Она ж еще даже не знала, что Нальте была такой же принцессой, как и она сама!
Скоро уже перед нами сидела старуха в морщинах. Печальная амторианская старуха с усталым, красивым, но очень давно и надежно погибшим лицом. Меня охватило множество мыслей, а главною стала та, что я еще раз понял — буду любить ее и такую, с угасшим взором и дряблыми щеками. Даже когда она позабудет наши с ней имена…
Сложнее всего было обработать волосы, но в конце концов мы добились какого-то подобия седины, изведя половину побелки со стены, тарелку меда, совок углей и всю косметичку пудры. Пришел черед умертвить и вторую красоту.
— Приготовьтесь, девушка, — объявил я очень строго. — Черед пришел. Доча, говори сразу: тебя привязывать к лавке или отдашься нам доброю волей?
Так мы с Дуаре взялись за Нальте. Я — с большою охотой, щипался, все время подтрунивал, косу сплетал-расплетал, пылью угваздал… в общем, вел себя вызывающе. А Дуаре — совсем равнодушно. Мои безнравственные подвиги Нальте еще пыталась стерпеть, а вот поведение Дуаре стало задевать ее, девицу-то без особого исторического опыта, до самого нерва. Нальте вертелась-вертелась… нет, не понимала, что происходит с Дуаре. Образ, нарисованный мною, как-то не очень стыковался с тем, что видели ее глаза. Дуаре-облачко, Дуаре-воздушная греза, где она?
Времени оставалось в обрез — старик, доставший грим, говорил, что стражники уже прочесывают соседний квартал и направляются в нашу сторону. Потом Нальте на пару с Дуаре едва не остригли мои волшебные космы, отросшие за последние месяцы до плеч! На это своего разрешения я не давал, развопился по-страшному и уже с кляпом во рту, молниеносно всунутым принцессой Вепайи, словно бандиткой какой, согласился только на то, чтобы меня превратили в печального тихого старичка. В очень печального. И невероятно тихого. В тишине и покое оттачивающего удар. Были причины для образа.
Старичок не задержался в пути. Подрулил вовремя, такой идеалист-перестарок, на сером лице — два ярчайших осколка земного неба! Фу ты, снова прятать…
Спрятали, смазав веки медом. Попробуйте, рекомендую.
Круна посоветовала нам к приходу ищеек придумать себе какое-нибудь толковое занятие, чтобы мы смотрелись по-стариковски более непринужденно, что ли. Дуаре и Нальте она вручила по куску старой ткани, которую они должны были беспрестанно кромсать, думая, что кроят. А меня, старичка, мастера по идеализму, послала во двор рыть яму. Эта идея оказалась очень кстати — я чуть не забыл, что мне еще нужно закопать меч Скоура.
Если бы преследователи его нашли, нам бы уже ничего не помогло.
Обернув его тряпкой, я отправился во двор и, несмотря на подагру, старческие недуги, общую возрастную невменяемость и прочие сенильные немощи, песком не вышел — довольно борзо справился с этой работой.
Закопав меч, принялся рыть вторую яму, одновременно закидывая похороненный на время меч еще одним слоем земли. Не успел я завершить свою полезную работу, как ворота раскрылись и трое изумительных жмурил, загребая ногами, ввалились во двор — шмонать. Это был фильм ужасов: дед-землянин стрижет лужайку, а с неба на него падает взвод вампиров с Марса.
— Мы разыскиваем… — заявил один из них. Неизвестного пола и возраста. Страшен, как. Как — понятно. Заявил и вопросительно замер, соображая, разыскивает чего. Вот зомби хренов.
— Троих людей, сбежавших из дворца, — сказал второй, очень неустойчиво упираясь в землю ногами. Спасибо, этот хоть помнил цель обыска.
— Их здесь нет? — спросил третий.
Я приложил ладонь к уху и переспросил:
— А-а-ась?
Они повторили еще раз, погромче, в той же последовательности, один точно назвал глагол, другой определил остальное, а третий поинтересовался наличием. Но я опять сделал то же самое. Приложил к уху ладонь… Страшно глухой и тупой был дедок-идеалист.
— А-а-ась?
На двенадцатый дубль мое «ась» зазвучало уже истерично. Я терял образ. Подумал, что еще чуть-чуть — и расколюсь, прысну. Но через три минуты им надоело, глагольщик направился в дом, а остальные потянулись следом. Я, копая — в одну минуту один копок, — с волнением слушал, как методично и громко вурдалаки обыскивали комнаты.
Мне казалось, они вот-вот должны разгадать наш маскарад, потому ожидал с напряжением, раздадутся ли их ликующие крики. Затаился, как помер. Копатель пропащий…
XVIII. Под подозрением
Сыскачи Скоура обыскивали дом Круны гораздо тщательнее, чем жилье какого-нибудь рядового мертвяка. Скоур, конечно, понимал, что живых скорее всего приютят в Корморе другие живые. Потому следовало именно их и трясти, живых. Но в конце концов эти сыщики убрались восвояси. Сидя на выкопанной мною куче земли, я утирал со лба пот, который выступил вовсе не от тяжелой работы, а от волнения, достигавшего сердца. Мне казалось, поэтому он вообще должен был быть артериальным! Красного-красного цвета! Подождал, сколько смог, и вошел в дом. Там увидел картину маслом.
Три бабульки над кройкой сидели в застылом оцепенении, в девичьей застенчивости залитые розовым амторианским туманом,
