здравого смысла, это можно было сравнить с нетерпением французских революционеров, которые придут через четверть века. Мария Терезия наблюдала за сыном с некоторым беспокойством; а Фридрих, вполне благожелательно относившийся к Иосифу, велел повесить у себя в кабинете его портрет, сказав
[в исходном файле пропущены 2 страницы]
Нугент поинтересовался, не может ли посредник из третьей страны посодействовать восстановлению взаимопонимания. Герцогиня Саксонии? Он имел в виду вдовствующую герцогиню, с которой Фридрих часто переписывался. Нельзя ли запланировать проведение встречи во время маневров прусской армии у границы Силезии, которые намечены на следующий год? Эта идея пришлась Фридриху по душе — она означала, что встреча может состояться в сентябре 1769 года. Рассказывая о разговоре Финкенштейну, он сдержанно написал: «Давайте идти шаг за шагом».
Главные события в то время разворачивались в Санкт-Петербурге, где у Линара было много работы.
У него был план, предложение, которое, как он говорил, можно было бы обсудить с русскими и на следующем этапе — с австрийцами. По этому плану Россия предложит Австрии район Цинса в Австрии, номинально принадлежащий Польше, а также город Леополь. Взамен Австрия поддержит ее в борьбе против Турции на Днестре. Это означает отторжение от Польши некоторых окраинных районов и ослабление напора на Россию со стороны турок за счет Польши. Линар считал, что это будет способствовать устранению подозрительности между империями. Более того, для возмещения расходов по ведению войны с турками Россия может — с одобрения Австрии и Пруссии — аннексировать любые другие части Польши. В этом заключался план Линара.
Его долгое время обсуждали в Санкт-Петербурге и Берлине. Министр иностранных дел России, граф Никита Панин, которого некоторые считали креатурой Фридриха, хотя самому Фридриху так не казалось, высказывал сомнения относительно полезности для России предлагаемых территориальных приобретений. Панин не был против идеи попытаться гармонизировать отношения между Австрией, Россией и Пруссией, но считал, что стратегической целью нынешней войны должно быть изгнание турок не только за Днестр, как предусматривалось, а вообще из Европы. России, говорил он, не нужно больше земли. Она хочет освободиться от потенциальной угрозы со стороны Турции. Фридрих скептически отнесся к предложениям Панина. Помимо всего прочего, а военная обстановка в тот момент была совершенно неопределенна, изгнание турок из Европы привело бы к соперничеству Австрии и России на Балканах; и Фридрих сомневался в приемлемости плана в его теперешнем виде для Австрии. Фридрих согласился с идеей возобновления договора с русскими, но возразил против некоторых сопутствующих деталей; и Панину, похоже, предстояло немало потрудиться над этим вопросом.
Медлительность на всех фронтах, и военном, и дипломатическом, была отличительной чертой русских. Между тем Фридрих предполагал, что на Балканах они в скором времени переправятся через Днестр и займут оттоманские провинции Молдавию и Валахию[301]. Развернутая там русская армия, угрожающая нижнему течению Дуная, будет неприятна для Вены, и он надеялся, что ход русско-турецкой войны и в конечном счете неизбежные русско-турецкие переговоры не создадут опасности этому району. Тем временем русские выиграли незначительное сражение под Хотином. Фридрих сообщал принцу Генриху, что медлительность действий русских коренится в неумелости министров и расхождении мнений на самом верху. Их спасает только еще большая неповоротливость и нерешительность Турции.
В Польше, писал Фридрих Екатерине, поведение «конфедератов» становится возмутительнее изо дня в день: «Они убивают, устраивают резню «диссидентов», их можно уподобить лишь рою ос…» Ему казалось, что русская императрица плохо информирована о происходящем в Польше и слишком легко относится к тамошним делам — «elle traite trop еп bagatelle»[302]. «Конфедераты», когда «за ними гнались но пятам», все чаще пересекали его собственную границу. Он также предполагал, что «конфедератов» вдохновляет Франция и в какой-то степени Австрия. Панин, писал он Генриху, ничего не понимает в польских делах, и это плохо для Екатерины; он ничего не понимал и во многом другом. Русские сравнивали его с Ришелье, тогда как на самом деле эти двое диаметрально отличались друг от друга. Панин и императрица полагали, что все можно решить силой. Они были гордецами. А нужна находчивость. Тем не менее письма Фридриха к Екатерине были по-прежнему пылки, и в январе 1769 года он предложил послать в Россию пять-шесть прусских офицеров в качестве волонтеров; он имел в виду советников. Фридрих понимал, что многие хотели бы посеять рознь между ним и Россией. В Голландии широко обсуждалось распространенное прессой сообщение, что Фридрих готовит договор с Францией и Испанией, а также Австрией!
Фридрих подозревал в распространении слухов Шуазеля. Переговоры о торговом соглашении между Францией и Пруссией продвигались медленно, и в апреле Фридрих прекратил обсуждения. Он был настолько скептически настроен относительно французских финансов, что сомневался, сможет ли Франция принимать эффективное участие в европейских делах еще какое-то время, не говоря уж о том, чтобы затевать войну. Прусский посланник в Париже, фон Гольц, пытался заполучить торговый договор и несколько раз встречался с Шуазелем; теперь он сообщал Фридриху о планах помощи французов туркам против России. Они будут стараться привлечь и Пруссию, предложив ей епископство Варми и герцогство Курляндское, — нереалистичные предложения, как Фридрих презрительно отметил: «Это показывает, как мало разума в настоящее время у Франции!» Французы поддерживали в Польше движение «конфедератов», имевшее антирусский характер. Когда Фридрих узнал, что принц Карл Курляндский, дядя герцога, едет через Глогау, чтобы присоединиться к «конфедератам», он приказал арестовать его вместе со спутниками и предложил герцогу прислать кого-нибудь для сопровождения их домой. Принц Карл, женатый на одной из родственниц Красинского, был ярым сторонником «конфедератов».
Фридрих повсюду усматривал руку Франции. Шуазель, писал он, не имеет устойчивых позиций, ежедневно меняет точку зрения и действует бессистемно. И он хладнокровно реагировал на поведение французов, выходящее за рамки его протокольных стандартов. Французский посланник в Берлине, граф де Гин, обратился непосредственно к королю с просьбой о разрешении представить ему двух приехавших французских офицеров, и Фридрих переадресовал ее Финкенштейну: «Я не намерен принимать письма от иностранных министров, которые по случаю оказались здесь, или вступать с ними в непосредственную переписку». Шуазель стал для Фридриха чем-то вроде Бьюта, bête noire[303]. Король говорил, что он сует пос не в свои дела, глупый, самонадеянный путаник. В его характере много malignité[304]. Фридрих поведал Генриху немало рассказов о зверствах французов на Корсике. Французские войска, писал он, позволяли себе без разбора избивать корсиканцев, убивали всех, включая
