приходилось платить, власти дорийских городов Крита сами заботились о прокормлении граждан: там общественные обеды были бесплатными, в том числе для женщин и детей. В Кидонии Мемнон познакомился с людьми образованными, охотно принимавшими его в своем кругу. Одному из них он четыре года назад оказал безвозмездную денежную помощь, которая помогла ему выпутаться из долгов. Его звали Филодем. Он был преподавателем эпикурейской философии. Мемнон очень рассчитывал на этого человека. С его помощью он хотел, во-первых, нанять в Кидонии несколько двухпалубных кораблей, чтобы вместе со своими людьми переправиться на них в Сицилию, а во-вторых, надежно устроить раненых в какой-нибудь деревне или загородной усадьбе. Денег, чтобы оплатить все это, на первое время было достаточно.
«Если удастся добраться до Сицилии, я всегда буду помнить о тех, кого оставил на Крите, – размышлял он. – Найду способ, чтобы переслать деньги в Кидонию с надежными людьми».
О своем решении оставить Сирта вместе с ранеными он сообщил африканцу, когда отряд переправился через Электру.
– Раненые не выдержат многодневного плавания, – сказал он ему. – Они нуждаются в серьезном лечении. Зная твою благородную натуру, дорогой мой Сирт, я с легким сердцем оставляю их здесь под твоим попечительством. Мы еще подумаем о том, где и как нам разместить раненых…
Он помолчал, потом сказал:
– Бедный Астианакс очень плох. Найди для него самого лучшего врача в Кидонии.
– Сделаю все возможное, – ответил Сирт: – У Астианакса будет надежная сиделка. Я имею в виду Акте.
– Она решила остаться с ним? Славная девушка эта Акте.
– Она влюблена в Астианакса и ни за что не покинет его.
Первый дневной переход составил около тридцати миль. Мемнон, знавший, что на полпути к Кидонии находится небольшая деревня, побуждал товарищей прибавить шагу, чтобы добраться до нее засветло, однако ночь застала отряд на крутом перевале. Здесь участники похода развели костры, подкрепились наскоро испеченными лепешками и проспали до рассвета.
На следующий день, добравшись до деревни, все получили возможность хорошо подкрепиться и отдохнуть. Жители деревни отнеслись к ним с сочувствием, продавая им провизию по недорогой цене. Здесь Мемнон купил коня, решив, не теряя времени, верхом добраться до Кидонии и постараться как можно скорее уладить дело по найму кораблей. Амфиараю, которого он оставил командовать отрядом, александриец обещал вернуться в тот же день вечером или утром следующего дня.
Отдав все необходимые распоряжения, Мемнон вскочил на коня и погнал его вперед по дороге, заранее просчитав, что оставшиеся двадцать четыре или двадцать пять миль он преодолеет не более чем за два часа.
До Кидонии он добрался в час пополудни. На конном дворе у городских ворот его узнал владелец этого заведения. Мемнон тоже хорошо помнил старика, человека добродушного и очень словоохотливого. Его звали Гестией. Он сразу пригласил Мемнона к себе в дом. Ему не терпелось узнать новости. Александриец в немногих словах рассказал о разгроме пиратского флота.
– Требаций покинул Крит, а я остался здесь с немногими товарищами, – закончил он.
Гестией покачал головой и, вздохнув, сказал:
– Вам не позавидуешь, клянусь Зевсом Диктейским! – и, помолчав, продолжил: – Всех жителей Крита охватила тревога в связи с ожидающимся вторжением римлян. Они приготавливаются к обороне, не особенно полагаясь на заверения послов Антония, что претор не отдаст приказа своим солдатам высаживаться на острове, если ему выдадут всех укрывшихся в городах пиратов и беглых рабов из Италии и римских провинций.
– И что же решили власти Кидонии? – спросил Мемнон.
– Они заявили римскому послу, что не допустят в город ни одного пирата или беглого раба… Но у меня ты можешь чувствовать себя в полной безопасности.
– Послушай, Гестией… Мне необходимо повидаться с Филодемом… эпикурейцем. Ты его знаешь. Надеюсь, он в добром здравии?
– О, Филодем у меня частый гость… По-прежнему живет в свое удовольствие и учит молодежь, как достигнуть атараксии118, – добродушно усмехнулся Гестией. – В этом деле он весьма преуспел. Его ученики предпочитают скромную и беззаботную жизнь, не подвергая ее превратностям судьбы. Все меньше молодых кидонийцев стремятся добывать средства к существованию, участвуя в опасных походах к чужим берегам. Многие считают, что для этого дела больше годятся отчаянные люди, бежавшие от преследований римлян или восточных деспотов…
– Но Филодем… Как у него идут дела? – мягко прервал Мемнон болтовню хозяина дома.
– В прошлом году он получил наследство от бездетного философа Евандра, умершего в прошлом году…
– Евандр умер? – искренне огорчился Мемнон.
– Он очень горевал о своем единственном сыне…
– Да, я помню… Бедняга погиб во время кораблекрушения, – сказал Мемнон.
– Тоска по сыну раньше времени свела его в могилу, – продолжал Гестией. – К Филодему он всегда хорошо относился, хотя и считал его слишком легкомысленным. Ведь сам он был стоиком и часто обзывал Филодема поросенком из стада Эпикура. Старик завещал ему свое прекрасное имение, и наш вертопрах уже успел его заложить, чтобы расплатиться с долгами.
– Большое имение? – поинтересовался Мемнон.
– Филодем жаловался, что шестьдесят его кларотов едва справляются с полевыми работами…
– Ты не откажешь мне в любезности послать за ним? Хочу поговорить с ним об одном важном деле.
– Вот что, – сказал Гестией. – Время обеденное. Ты, я вижу, очень устал с дороги. Предлагаю тебе хорошенько подкрепиться, после чего я прикажу рабам приготовить для тебя постель. Для меня большая честь принять тебя в своем доме.
– От всей души благодарю тебя, добрый Гестией. От обеда не откажусь, но отдыхать некогда. Прежде всего мне срочно надо повидаться с Филодемом…
– Хорошо. Я сейчас же пошлю к нему своего раба, раз ты так торопишься.
Гестией кликнул молодого слугу и приказал ему сбегать в город за Филодемом Эпикурейцем.
– Знаешь, где он живет? – спросил он слугу.
– Да, господин.
– Передашь ему, что прибыл его давний друг и хочет переговорить с ним по важному и срочному делу.
– Будет исполнено, господин.
Юноша удалился. Гестией, сделав небольшую паузу, заговорил:
– Филодем не раз поминал тебя добрым словом. Ты его поистине спас от кредиторов. Он часто говорил, что таких порядочных людей, как ты, немного наберется во всей ойкумене… Одно время тебя считали пропавшим без вести. Говорили, что твой корабль попал в бурю…
– Это так, – подтвердил Мемнон. – Но сам я, как видишь, остался цел… Это давняя и неприятная для меня история. Не хочется вспоминать. Я показал себя не лучшим моряком в том плавании.
Гестией бросил на него острый взгляд.
– Я хочу тебя предупредить, что в Кидонии многие из тех, с кем ты был раньше знаком, весьма наслышаны о твоих приключениях в Италии и особенно в Сицилии.
– Вот как? – удивился Мемнон. – И что же говорят обо мне?
– Говорят, что ты попал в плен к римлянам и был брошен в гладиаторы, потом бежал, и теперь ходит слух, что ты и есть тот самый предводитель рабов, который нанес в Сицилии поражение римскому претору…
– Удивительно, как быстро разносятся слухи, – невесело усмехнулся Мемнон и, помолчав, добавил: – Здесь у меня немало знакомых, и если римляне узнают обо мне, то обязательно потребует моей выдачи…
– Вот поэтому я и предупредил тебя…
Гестией стал расспрашивать Мемнона о своих знакомых из числа обитателей Новой Юнонии, вспомнил и о Мамерке Волузии, и о Гае Цестии. Мемнон рассказывал неохотно и на все его вопросы отвечал односложно. О своих товарищах, оставшихся в горной деревне, он очень скупо поведал, что их немного, всего «с десяток человек». Мемнон не без оснований опасался, что Гестией со своей болтливостью все полученные от него сообщения разнесет далеко за пределы своего конного двора.
Немного погодя дверь комнаты распахнулась, и появился запыхавшийся Филодем.
Мемнон поднялся ему навстречу. Они заключили друг друга в объятия.
– Рад тебя видеть, дорогой мой альбатрос! – широко улыбаясь, сказал Филодем.
– Я тоже, мой эпикуреец. Как видишь, ты первый, о ком я вспомнил, прибыв в ваши края.
– Не буду вам мешать,
