Какого…
Я вылетела из-за угла, боль разорвала затылок, и ноги подкосились, а шею сдавила удавка. Крюгера видно не было. В следующий миг сознание провалилось во тьму.
Пришла в себя я от знакомого лая.
Жив. Уже радует.
С трудом разлепив глаза, попыталась сесть. Горло болело невероятно, впрочем, как и голова, на запястьях и лодыжках красовались кандалы.
Что? Кандалы?
Почему-то было темно… та же горькая магия скрипела на языке, забивала рот, нос, легкие. Волосы на затылке встали дыбом, кожа покрылась мурашками.
Он был сзади, смотрел.
Наблюдал за тем, как я пытаюсь подняться. Мешали слишком тяжелые даже для меня наручники. Очень тяжелые.
— Кто ты? — прохрипела я.
Тишина напрягала. Его присутствие за спиной напрягало. Это был не Ирзамир, его вонючий запах я узнаю из сотен других. Это был кто-то другой. От него несло тем, что Волков называет безумием, от него несло адом. Стойкий, липкий, мерзкий запах. Запах гнилого мяса, провалявшегося на жаре не меньше трех суток, запах затхлости, влажной темноты, запах разложения и серы. Запах мучений, раскаленного железа, почему-то аммиака.
— Ты боишься заговорить со мной? — не получив ответа, продолжила я, наконец-то сев. Крюгер бился в железной клетке напротив. Зачем он посадил пса в клетку? — Связал и все равно боишься? — лающий смех вырвался из горла.
— Покажи свои крылья, — раздался шепот, словно скрежет, из-за спины.
— Пошел ты в задницу, — улыбнулась я, и в следующий миг боль разорвала спину. Хлесткая, жгучая, острая.
— Неверный ответ.
— Зато так греет душу, — снова улыбнулась, когда удалось восстановить дыхание.
— Давай же, Мара, покажи мне крылья.
— Говори со мной, стоя лицом к лицу, и я, возможно, подумаю.
Я не узнавала шепот, невозможно узнать человека по шепоту. Но кем бы он ни был, он знал мое имя, он знал, как сковать нефилима, и он обошел защиту. Кто-то светлый… или все же темный? А может, ни то, ни другое. Как же «Калифорния» пропустила его?
— Лицом к лицу…
Что-то зашуршало, зашелестело, запах стал почти невыносимым, и надо мной нависла мужская тень.
Да, чтоб тебя…
Я отказывалась верить тому, что видела. Просто не могла поверить. И начала хохотать, до икоты, давясь, громко, навзрыд.
Урод замер, лицо исказилось от ярости, побелели тонкие губы, цепь, зажатая в руке, надрывно звякнула, и щеку обжег удар.
— Заткнись, Шелестова, — прохрипел он.
Я с трудом успокоилась, боль мало помогала взять себя в руки. Но он выполнил мое желание, что ж…
Глядя в безумные глаза, слизывая кровь с разбитой губы, стараясь не делать глубоких вдохов, чтобы не задохнуться от вони его ада, я выпустила крылья и собственную силу.
Почувствуй. Почувствуй, ублюдок, до конца, на что я способна. Ощути. Каждой клеткой своего прогнившего тела. Впитай мою мощь в себя. Задохнись от нее.
— Доволен, Арт? — усмехнулась, глядя на то, как урод хватает ртом воздух, стараясь игнорировать собачий скулеж из клетки.
— Вполне, — проскрежетал он, отчего-то все еще полушепотом. Склонился ко мне, поднимая голову за подбородок. — Ты сильная. Ты такая же, как я. Ангел…
Что?
— Он говорил, что ты именно такая. Что ты та, кто мне нужен, — продолжал изливать поток сознания на меня Арт. — Будто я без него не знал. Мой ангел. Мой прекрасный ангел.
Кукушка парня восстановлению явно не подлежала.
— Зачем ты убивал девушек? — я осторожно пошевелила запястьями. Интересно, удастся ли порвать цепь? Очень нервировал Крюгер в клетке.
— Я не убивал их! Я очищал их!
— Ты знаешь, что ни одна из них не была настоящей ведьмой? — склонила голову набок.
— Ты врешь. Он сказал…
— Ирзамир? — усмехнулась, перебивая мужика. Арт опустился на корточки рядом со мной. Ему тяжело было находиться так близко. Мой ад пугал придурка. Моя сила подавляла. — Он скажет все что угодно, лишь бы добиться своего. Что делал с душами? Отдавал ему?
— У них не было души! — прорычал сумасшедший, слюна засохла в уголках его губ, как у бешеного животного. — У них ничего не было! Они грязные, недостойные! Ты просто не понимаешь… — его рука коснулась моих волос, пальцы начали перебирать пряди. Я терпела, стараясь скрыть отвращение и желание убивать. Холеная рука, с тщательно вычищенными ногтями. Сколько крови на них было, сколько боли они причинили…
— Так объясни мне, — тихо, Мара, дыши. Ты еще убьешь его.
— Я так долго хотел заслужить Его внимание… — пробормотал убогий, глядя куда-то поверх моей головы. — Но только не понимал, что все делаю неправильно. Ты знаешь, как много грешников вокруг, Мара? — он продолжал гладить мои волосы. Господи, отрежу на хер, как только выберусь.
— Догадываюсь…
— Ты не представляешь, — придурок будто меня и не слышал. — Даже в семинарии…
— Ты был в семинарии? — профиль Волкова совпал? Насколько точно это совпадение?
Арт снова не услышал. Точнее, попробовал. Переборов отвращение, я подняла руку и прикоснулась к его лицу, заставляя смотреть на меня. Но он слишком быстро отвел взгляд, видимо помня, что я могу с ним сделать. Боится. Хорошо.
— Семинария, — подсказала, не убирая пальцев с щеки.
— Я всегда стремился к Нему, потому что был другим. Чувствовал, что другой…
Давай, кусок дерьма, спой мне сказочку про несчастливое детство и деревянные игрушки, прибитые к полу. А я попробую влезть к тебе в голову, пока ты разоряешься, покопаться в твоей черной душе.
— Я пришел к нему сам. Мама никогда не ходила в церковь, никогда не молилась, — Арт поднялся сам и поднял меня, усаживая в кресло, погладил по плечу и снова встал сзади, опять принялся перебирать волосы. Точно к чертям отрежу. — Мне тогда казалось, что я нашел свое призвание… Но они прощают их, прощают каждого, сами грешат. Там столько грязи, лжи, грехов. Они берут деньги, лгут, прелюбодействуют. Страдают от гордыни, зависти, лени и прощают! — Арт говорил не просто со злостью — с ненавистью, его сила колыхалась, как потревоженное облако сероводорода. — Я думал, что найду там утешение и свое призвание, а нашел только мерзость и грязь.
О, кризис веры… Волков бы порадовался, прям как по учебнику. С другой стороны, я имела примерное представление, как крутило и выворачивало Арта.
— Сколько тебе было, когда ты ушел из семинарии?
— Двадцать…
Скорее всего, где-то же в это время сила начала подавать первые признаки своего существования. Корежило парня знатно. Не могло не корежить, тем более неподготовленного. А еще, видимо, где-то здесь кончается «несчастное» детство.
