В это самое время и пришла новость из Англии.
Среди писем, которые я обнаружил в полдень Великой Субботы под салфеткой в трапезной, было письмо от Джона-Пола. Я прочел его в Светлый Понедельник, в нем говорилось, что он женился, как и задумывал, и вместе с женой ездил ненадолго на Английские Озера. Потом его перевели на другую базу, и он участвует в боях.
Я понял, что раз или два он где-то что-то бомбил, но писал он об этом так скупо, что даже цензору было нечего вырезать. Было заметно, что в его отношении к войне и своему в ней участию произошла огромная перемена. Он не хотел о ней говорить. Ему было нечего сказать. И по тому, как он писал, что не хочет говорить о ней, было понятно, что он очень сильно переживал.
Теперь Джон-Пол оказался лицом к лицу с миром, который он и я помогали строить.
В полдень Светлого Понедельника я сел писать ему письмо и подбодрить, насколько это было в моих силах.
Я окончил письмо во вторник Светлой Седмицы. Мы собрались на хорах перед общей мессой, когда вошел отец наставник и сделал мне знак «Настоятель».
Я пошел в кабинет настоятеля. Нетрудно было угадать, в чем дело.
Проходя мимо Пьеты в углу галереи, я погрузил свою волю и чувства в рану на боку мертвого Христа.
Преподобный отец сделал мне знак войти, я опустился на колени у его стола, получил благословение, поцеловал кольцо, и он прочел мне телеграмму, в которой говорилось, что 17 апреля в воздушном бою сержант Дж.-П. Мертон, мой брат, пропал без вести.
До их пор не понимаю, почему им понадобилось столько времени, чтобы послать телеграмму. 17 апреля было уже десять дней назад – в конце Страстной седмицы.
Спустя еще несколько дней пришло письменное подтверждение, и наконец, спустя несколько недель, я узнал, что Джон-Пол действительно погиб.
Случилось все так. В ночь пятницы шестнадцатого, на которую приходился праздник Богоматери Скорбящей, он и его экипаж вылетели на своем бомбардировщике, имея целью Мангейм[518]. Мне так и не удалось выяснить, произошло ли крушение на прямом или обратном пути, но самолет упал в Северном море. Джон-Пол был серьезно ранен при крушении, но ему удавалось держаться на плаву, он даже пытался поддерживать пилота, который был уже мертв. Его товарищам удалось спустить на воду резиновую спасательную шлюпку и втащить его внутрь.
Он очень серьезно пострадал: возможно, была сломана шея. Он лежал на дне шлюпки и бредил.
Его мучила жажда. Он все время просил пить. Но у них не было воды. Бак с водой разбился при падении, вся вода вытекла.
Это длилось не очень долго. Он промучился три часа и умер. Что-то вроде трех часов жажды Христа, Который любил его и умер за него много веков назад и вновь приносил Себя в жертву, и в тот самый день тоже, на многих алтарях.
Его спутники страдали гораздо дольше, в конце концов их подобрали и доставили в безопасное место. Но это было спустя почти пять дней.
На четвертый день они похоронили Джона-Пола в море.
Мой нежный брат, мои бессонные глазаЦветами будут для твоей могилы,И если хлеб свой не могу вкушать,Мой пост над ней пусть прорастет, как ива.И если жажду мне не утолить,Пускай забьет родник из этой жажды.В какой земле под задымленным небомТеперь лежит затерянный твой прах?Скажи, в каком трагическом пейзажеС дороги сбился твой несчастный дух?В трудах моих найди себе надгробье,В мои страданья голову склони,И кровь, и жизнь мою возьми себе,Чтоб ложе лучшее купить взамен.Дыхание мое и даже смертьВозьми и обрети упокоенье.Когда в боях все воины падутИ обратятся в пыль знамена,Пусть возвещают наших два креста,Что умер Бог на них за нас обоих.Среди обломков твоего апреляОплакивает Он мою весну,И в одинокую твою ладоньРоняет золотые слитки слез. —То выкуп за тебя родной земле.И над твоей могилой безымяннойБезмолвные, невидимые слезыСтруятся, словно колокольный звон.Они зовут тебя домой вернуться [519].
Эпилог
Meditatio pauperis in solitudine[520]
I
День дню изливает слово[521]. Сменяются облака. Лета и весны проплывают над нашими лесами и полями неторопливой размеренной чередой, время прошло, а ты и не заметил.
В июньском пекле Христос изливает с небес Духа Святого, а оглянувшись, вдруг замечаешь, что стоишь посреди амбара, лущишь кукурузу, и холодный ветер последних октябрьских дней, долетая сквозь поредевшие леса, пробирает тебя до костей. Прошла минута – и уже Рождество, Христос рождается.
В последних трех Великих мессах, которые служатся как торжественные архиерейские высокие мессы, с архиерейским третьим часом, я один из младших алтарников. Мы облачились в ризнице и ждем в алтаре. Под мощные звуки органа Преподобный отец проходит с процессией монахов по галерее, на мгновение преклонив колена перед Святыми Дарами в часовне Богоматери-Победительницы. Потом начинается служба Третьего часа. Затем – торжественное облачение: я с подобающими поклонами подношу посох, процессия идет к подножию алтаря, и хор запевает потрясающие входные антифоны, вмещающие все богатство смыслов Рождества. Дитя, появившееся на свет в уничижении, в яслях, пред пастухами, рождается сегодня на небесах в славе, великолепии, величии: и день, в который Он рожден, есть вечность. Он рождается вечно, Всесильный, Премудрый, Рожденный прежде денницы[522]. Он есть начало и конец, Сын, вечно рождающийся от Отца, бесконечного Бога: и Сам Он – тот же Бог, Бог от Бога, Свет от Света, Бог истинный от Бога истинного. Бог, вечно рождающийся от Себя, Сам Свое второе Лицо: Один, но рождающийся от Себя Самого вечно.
Каждое мгновение Он рождается и в наших сердцах: ибо это бесконечное рождение, вечно длящееся начало без конца, извечная, совершенная новизна Бога, рождаемого от Самого Себя, исходящего от Самого Себя не покидая Себя и не искажая Своей единственности, – именно это есть жизнь в нас. Но смотрите: вот Он вновь рожден и на этом алтаре, на этом покрове и корпорале, белом как снег в свете горящих огней, и вознесен над нами в тишине предложения. Христос, Дитя Бога, Сын, стал Плотью, во всем Своем всемогуществе. Что скажешь мне в это Рождество, о Иисусе? Что приготовил Ты мне в Своем Рождестве?
