Родные Николая Николаевича старались, как могли, ее морально поддержать. Оставляя Михаила дежурить у койки брата, они уговорили Маргерит два раза побывать в опере, посетить Эрмитаж, где наибольшее впечатление, судя по записи в дневнике, произвели на нее не произведения искусства, а сам Зимний дворец. Но во время этих спектаклей и экскурсий она мысленно была в госпитале, где страдал и слабел день ото дня ее «darling» — горячо любимый супруг.
Осмотрев пациента, Боткин предупредил родных, что состояние очень серьезно. По его словам, больного лечили неправильно и много времени утрачено безвозвратно; впрочем, все возможное будет сделано. Водянка организма усиливалась, отдельные отеки слились воедино, опухающее тело требовало принятия срочных мер. Не сумев поставить подобно Слюнину и Черепнину правильный диагноз, Боткин стал бороться не с причиной болезни, а с ее проявлениями. Чтобы изгнать скопившуюся жидкость, профессор 17 февраля предписал «паровую баню» и прием мочегонных средств. В результате, как видно из записей Маргерит, Николай Николаевич ежедневно терял с потом до килограмма веса. Применение «паровой бани» вконец изнурило Миклухо-Маклая. Путешественник сильно исхудал. У него начались приступы рвоты; организм не принимал никакой пищи. 9 марта Боткину пришлось отменить «паровую баню»; арсенал известных ему медицинских средств оказался исчерпанным[975].
Воспользовавшись кратковременным улучшением в состоянии здоровья Миклухо-Маклая, Боткин заявил 21 марта, что его можно выписать из клиники. Похоже, маститый профессор не хотел терять свое реноме, предпочитая, чтобы знаменитый путешественник умер не в клинике, а в своей квартире. Впрочем, с высоты сегодняшних медицинских знаний легко упрекать Боткина во врачебной ошибке. Сам Сергей Петрович умер в 1889 году от рака легких.
Узнав о решении Боткина, Николай Николаевич, не терявший присутствия духа даже в самом плачевном состоянии, обрадовался: в больнице он не может работать, завершить редактирование новогвинейской части дневников, заняться рисунками и таблицами. Обрадовалась и Маргерит. Она устроила генеральную уборку в квартире, приказала тщательно протопить кабинет, в котором она поместит постель, чтобы Нильс был поближе к своим рукописям и библиотеке. Помешало резкое похолодание. «Так холодно, так ветрено, идет снег — ужасная погода! — записала Маргерит в своем дневнике 26 марта. — Нева сегодня снова замерзла в тех местах, где уже начала появляться вода»[976]. Выписку из госпиталя пришлось отложить.
С 29 марта началось быстрое ухудшение состояния больного. Николай Николаевич простудился: боль в горле, кашель. Ослабевший организм «тамо русс» не мог сопротивляться инфекции. Простуда осложнилась бронхитом и воспалением легких. «Бедный, дорогой мой, он ужасно болен, — говорится в дневнике Маргерит. — Я никогда не видела его прежде в таком плохом положении. Боже, помоги мне в это печальное время и пощади любимого»[977].
Тарханов предупредил ее, что приближается трагический конец. «Я отправилась за детьми, чтобы они смогли увидеть его, — записала Маргерит 1 апреля. — Его дорогие глаза больше никогда не посмотрят на их лица. Я никогда не смогу забыть выражения ужасной печали на дорогом лице, когда я подняла Алика (Аллена. — Д. Т.), чтобы он поцеловал отца в последний раз»[978]. На следующий день Николай Николаевич находился в забытьи, но иногда приходил в сознание и, обращаясь к жене, шептал: «Моя любимая».
Записи Маргерит дополняются воспоминаниями научного обозревателя «Нового времени» Л.К. Попова, проникшего в палату умирающего путешественника, очевидно, без ведома его жены. Десять лет спустя Попов писал, что больного не покидала тревога за судьбу его неопубликованных работ: «Я наклонился над его кроватью, он посмотрел на меня взглядом полного отчаяния и едва слышно произнес: "Погиб мой труд"; две крупные слезы скатились с судорожно закрытых век… "Мой труд погиб" — этот шепот умиравшего и сейчас раздается у меня в ушах; эти две слезы… я вижу их и теперь на ввалившихся щеках несчастного»[979].
Вечером 2 апреля 1888 года в 8 часов 15 минут неутомимый путешественник окончил свой земной путь на руках у Маргерит.
Вдова добилась от Боткина согласия на то, чтобы вскрытие не производилось, а потому истинная причина смерти осталась непроясненной. Отпевание состоялось в госпитальной церкви. Хотя газеты оповестили петербуржцев о месте и времени похорон, к выносу тела из госпиталя утром 5 апреля, по сообщению «Новостей», помимо родных и близких «явилось очень немного публики. Большинство присутствовавших состояло из учащейся молодежи, преимущественно студентов-медиков»[980]. На гроб были возложены только два венка: от семьи и с надписью «От друзей и почитателей». Среди шедших за гробом журналисты заметили несколько членов РГО во главе с П.П. Семеновым, адмиралов П.Н. Назимова и Н.Н. Копытова, известного путешественника А.В. Елисеева, профессоров В.И. Модестова, К.А. Поссе и И.Р. Тарханова.
Больше народу пришло отдать последний долг путешественнику прямо на Волково кладбище. Здесь гроб был покрыт венками и цветами. Над раскрытой могилой прощальное слово произнес В.И. Модестов. «Мы хороним человека, — сказал он, — который стяжал себе всемирную славу самоотверженной преданностью науке, самой редкой энергией. Он открывал неведомые страны, изучал никем не виденные народы. Перед его воображением были открыты постоянно самые широкие горизонты, среди которых могли бы проявиться ум и деятельность человека; и для его железной воли не представлялось ничего невозможного. Мы в лице Николая Николаевича хороним человека, который прославил наше отечество в самых отдаленных уголках мира»[981]. В некрологе, опубликованном в «Сыне отечества» были такие строки: «Пожелаем, чтобы его пример не прошел бесследно для последующих путешественников. Пусть то братское отношение к так называемым дикарям, которое проявил Миклухо-Маклай, ляжет впредь в основу отношений европейцев к обитателям мало известных стран. Недаром на одном из венков, покрывавших фоб покойного, было написано: "Другу человечества". Но любовь к людям вообще он умел соединять с горячей любовью к родине. И русская наука с большим почетом будет упоминать на страницах своей истории славное имя Николая Николаевича Миклухо-Маклая»[982].
Некрологи появились в газетах и журналах всех направлений — от официозных до сочувствующих народникам. В «Новом времени» с прочувствованной статьей о «человеке с Луны» выступил А.В. Елисеев, который, в частности, написал, что для Миклухо-Маклая «вся жизнь была одним сплошным путешествием, и Австралия была такою же близкою, как для нас Тверь или Москва»[983]. В либеральной московской газете «Русские ведомости» профессор Д.Н. Анучин, более десятилетия пристально следивший за научной и общественной деятельностью Миклухо-Маклая, напомнил о заслугах покойного, а затем привлек внимание читателей к судьбе его научного наследия: «Было бы жаль, если со смертью Николая Николаевича погибли бы бесследно его записки, рисунки и коллекции. Желательно, чтобы они были изданы с дополнением их результатами его же наблюдений, рассеянных в различных статьях в русских и иностранных журналах»[984].
