Прежде всего он стремился поднять умственный и моральный уровень духовенства, привить, «вытолковать» ему разумное понимание его, духовенства, высокого призвания, долга перед государством и обязанностей в отношении паствы.
Выше мы уже говорили о заботах Петра по подготовке ученого монашества. Для этой цели в Петербурге была специально отведена Александро-Невская лавра, а в Москве – Чудов монастырь, в который было предписано собирать со всей России и иметь «в добром присмотре» таких монахов, которые «достойны б были к произведению на начальства духовная», с удалением из него [монастыря] тех, «которые тамо суть под стеною токмо стоящие»[1330]. В связи с отмеченными требованиями Петра в отношении личного состава духовенства понятны его распоряжения: «Хотя он человек доброго жития, да не ученой, того для лутче б в Иркутск (епископом. – Н. В.) послать такого, которой бы учен был»[1331] или «В армейские полки для церковного священнослужения и надлежащих священного чину потреб определять и отправлять из ученых в школах искусных людей. А которые школьного учения не произошли, таковых в полки не посылать»[1332]. Петр стремился поднять на должную высоту и рядового священника. В указе от 19 февраля 1718 года он предписал: «Чтоб учить заранее на поповы места; когда умрет, чтобы готовы были»[1333]. В Морском уставе он собственноручно начертал и моральный образ истинного пастыря церкви: «Священник должен прежде всех себя содержать добрым христианским житием, во образ всем, и имеет блюстися, дабы не прельщать людей непостоянством или притворною святостью, и бегать корысти яко корня всех зол»[1334].
В знаменитой «Клятве епископов» Петр требует от последних, «чтоб бесчестия имени божия не было от безделных тунеядцев», «церквей для прихотей не строить», «попов для прибытку не умножать» и т. п.[1335]
Также Петр требует чинного, благоговейного отправления церковных обрядов и таинств. В том же Морском уставе он собственноручно указал обстановку, при которой дóлжно отправлять таинство причастия: «Когда к болному позовут священника для причастия святых тайн, тогда должно одному из офицеров проводить его до болного с подобающею честию; и чтоб в том и близ того места, где над болным сие отправлятися будет, никто не сидел и покровенною главою не стоял; также б игры какой и шуму не было, табак не курили, но в тишине и благоговействе и должном почтении отправлено было»[1336]. В указе от 16 февраля 1723 года Петр воспретил архиереям и прочим духовным властям во время церковных служб заниматься делами, выслушивать челобитчиков и решать административные вопросы с приказными людьми, «но упражнялися б тогда в благомыслии и в молитвах и тем подавали б приходящим на молитву людем образ благоговейного в церквах стояния»[1337].
Можно было бы привести целый ряд и других предписаний, в которых царь давал наставления высокого значения пастырям церкви, часто нерадиво или формально относившимся к своим обязанностям. И в этом отношении он не делал исключения даже для местоблюстителя патриаршего престола и самого Святейшего синода. Для примера приведем указание, сделанное Петром митрополиту Стефану[1338], вознамерившемуся покинуть «дело великой важности» – судебный процесс над опасным еретиком-иноземцем – и отправиться к себе на родину для второстепенных дел. «А в Нежин для освящения церкви можете вы и после съездить, как помянутое дело окончится, – обосновывает Петр свой отказ в разрешении отпуска митрополиту, – понеже вящшая должность есть тех управить и решить, для кого церкви делаются». В 1723 году царь в указе Святейшему синоду напомнил весьма убедительными доводами о неисполнении им [Синодом] своего долга. «Понеже ведомо нам учинилось, что на Монастырском приказе, которой в ведении синодском, великая сумма в положенные места не дослана, от которой недосылки полевой армее, бедным солдатам, в даче жалованья учинилась остановка и не получают уже близко года, а иные и по году, – сообщает Петр Синоду о результатах его забывчивости и находит уместным побудить нерадивых правителей мерами, казалось [бы], весьма мало идущими к лицу высшего церковного управления: – того для, пока та недосланная сумма во определенные места от вас не выплатится, по то время денежного жалования как себе, так и протчим вашим подчиненным и по монастырям чернецам (также и на строение) давать запрещается, кроме хлеба и протчих нужных, необходимых[1339] потреб, что к пропитанию надлежит»[1340].
Петр был далек, вопреки распространенному мнению, от немецкого протестантского влияния в вопросах религии. Он не отвергал икон и почитания мощей, но предписывал, чтобы «почитали бы оные по разуму святой православно-кафолической церкви», поэтому требовал клятвенного подтверждения от епископов, что они приложат все старания, чтобы содержать религию в чистоте, беречь ее от языческих влияний и ханжеских наслоений, именно: «…дабы неведомых и от церкви не свидетелствованных гробов за святыню не почитали»; «дабы святых икон не боготворили и им ложных чудес не вымышляли, отчего противным способ дается к поношению на православных»[1341].
Петр не отвергал принятых в православной церкви колокольного звона и соблюдения постов. Слишком в общей форме и без приведения необходимых подробностей, смягчающих категоричность распоряжений Петра, излагается обычно факт снятия в начале Северной войны колоколов с церквей для литья из них пушек. Цель, как она объяснялась царем, и условия, которыми было обставлено это изъятие предметов священного культа, не дают основания к усмотрению вызова со стороны Петра религиозному чувству русского человека того времени. Идеологически оно [изъятие колоколов] было вполне обосновано, а практически – лишено остроты и обиды. Во-первых, пушки нужны были, по словам более позднего послания Петра кир Кузьме, вселенскому и Нового Рима патриарху, «оным нашим, или, удобнее рещи, христовым войскам», для защиты тех, для кого колокола льются, а недостаток пушек грозил бы «причинить величайший вред не токмо нашим войскам, но и, следовательно, и напасть православному нашему царствию и св. Восточной церкве»[1342]. Во-вторых, на нужды обороны государства по указу Петра снимались не все, а только четвертая часть церковных колоколов, при этом позволялось заменять их красной котельной медью. Колокола же старинного литья вовсе не принимались в зачет и возвращались обратно доставившим их властям для замены. Поэтому, например, присланный Троицко-Сергиевым монастырем большой колокол литья 1435 года, с обозначением княжения великого князя Московского Василия Васильевича и игуменства Никона, не был принят «за таким подписанием и древними леты… в четвертую часть» в Москве и [был] возвращен монастырским властям без зачета, с указом: «И вменить им тот колокол в монастыре беречь»[1343].
