— Давай сходим туда, пока ты в Нью-Йорке, — предложил он. — Если хочешь, пойдем в левый. Я готов рискнуть.
— Ну что ты, я не стану толкать человека на измену, — ответила она и чуть заметно отодвинулась.
Коннелл испугался, что поспешил. А им еще какое-то время лететь вместе; может получиться тягостно.
— Ты права, — сказал он. — Лучше перестраховаться, чтобы потом не жалеть.
— А у тебя точно найдется время? В смысле... Твой отец...
— Время найдется.
— Обо мне не беспокойся! Я себе занятие найду. А у тебя будут всякие дела.
— Ничего, я смогу удрать ненадолго. Да может, все обойдется. С ним уже такое бывало раньше.
— Ну... Если я не слишком тебя отвлеку.
— Я тебе позвоню, тогда и договоримся точнее.
Они обменялись номерами телефонов. Карла смотрела чуть озадаченно, словно Коннелл ее шокировал, но приятно и освежающе, как бывает, когда бухнешься с разбегу в ледяную воду. Главное — она задержала на нем взгляд, словно спрашивая, правда ли он готов ее развлекать, когда в его жизни происходят такие важные события. Значит, он все-таки произвел на нее впечатление человека незашоренного, обладающего развитым воображением, который способен даже в пучине отчаяния найти время для тех случайностей, которые подбрасывает нам судьба и без которых вся наша жизнь — всего лишь нудная рутина, регламентированная в мельчайших деталях.
Самолет приземлился. Пассажиры один за другим потянулись к выходу. Карла задержалась, вытаскивая сумку с битком набитой багажной полки, и между нею и Коннеллом успели втиснуться несколько человек. Он подождал у двери, пряча глаза от других пассажиров, словно они могли догадаться, что он затевает. Почему-то казалось важным дойти вместе до выдачи багажа. Скоро перед ней раскроется весь Нью-Йорк, а он, Коннелл, станет всего лишь первым из множества новых знакомых. Подумаешь, первый — все равно мимолетный. Легко и позабыть. Вот эти последние две-три сотни метров затем и нужны, чтобы такого не случилось.
Пока они пробирались через толпу, Коннелл отпустил пару едких замечаний о Нью-Йорке и сумел рассмешить Карлу. Голова кружилась в эйфории. Сумка на плече стала легкой, будто перышко. Карла делала быстрые шажки, приноравливаясь к его широкому шагу. Возможно, это начало чего-то большего и можно будет продолжить потом, в городе, откуда они только что прилетели. Сегодня всего лишь первый день поездки; кто знает, что ждет впереди. А пока рядом идет девушка, переполненная радостным любопытством. Посторонним, наверное, кажется, что они вместе и что он сам впервые сюда приехал.
Почти бегом они добрались до коридора, ведущего вниз, к пункту выдачи багажа. Коннелл все время оборачивался посмотреть на Карлу, а потом вдруг вспомнил, зачем он здесь, и стал искать взглядом дядю Пата, но сквозь матовое стекло не мог различить лица.
В конце коридора показалась вертящаяся дверь. Коннеллу стало не по себе. Он замедлил шаги и стер с лица улыбку. Теперь он больше смотрел не на Карлу, а на дверь, за которой ждал дядя. И вдруг почти совсем остановился — Карла даже спросила, что такое. За стеклом смутно виднелись силуэты дяди и мамы. Если мама здесь, это может значить только одно. Коннелл не ответил Карле. Толпа мало-помалу разделила их. Коннелл вдруг сообразил, какой он пошлый идиот. Не хотелось, чтобы мама это увидела. Карла еще пару раз окликнула его, потом пошла дальше, а он старался держаться на несколько шагов позади, уже понимая, что увидел через стекло, но не желая этого признавать, пока не подошел вплотную и дальше уже не мог себя обманывать. По маминому лицу текли слезы. Так он понял, что отец умер, пока он, Коннелл, о нем и думать забыл.
Он протолкался к двери. Мама, обмахивая лицо рукой, пыталась сказать ему о том, что он уже и сам знал. Дядя молча стоял рядом.
— Так жаль... — сказала мама.
Он опоздал на два часа. Мама попросила разрешения оставить отца на время в палате, чтобы Коннелл мог с ним проститься.
Дядя гнал машину, будто на состязаниях «Формулы-1». Машина только что на ребро не становилась на поворотах. Мама осталась сидеть на банкетке у входа, а дядя Пат проводил Коннелла до палаты и тоже ушел. Коннелл долго смотрел в прекрасные голубые глаза отца, а они смотрели в никуда. Коннелл привычным жестом пригладил отцу растрепанные волосы. Поцеловал в лоб и щеки. Рот отца был открыт, и можно было увидеть сломанный зуб. Отцу больше не понадобятся зубы. Ему ничего больше не нужно.
Немного погодя мама пришла за Коннеллом.
— Наверное, хватит, — сказала она.
Он еще раз поцеловал отца. На пороге обернулся. Хотел было снова подойти, но встретил строгий и вместе с тем просительный взгляд дяди. По маминому лицу понял, что ей мучительно быть в этой комнате. Она держалась только ради Коннелла, а теперь пришло время проститься. Маме, наверное, тяжело смотреть на отца, как она столько лет смотрела на умерших пациентов. Словно нет никакой разницы между ним и бесчисленными прочими покойниками. Коннелл тихонько притворил дверь, и они вместе пошли к машине.
94
Он умер от воспаления легких. С ухудшением состояния мозга все органы постепенно перестали функционировать. Легкие переполняла мокрота. Эд буквально захлебнулся ею.
Смерть наступила седьмого марта 1999 года. Эйлин решила, что если мы и в самом деле проживаем несколько жизней, она хотела бы в следующий раз родиться с совершенно иным характером: что-нибудь вроде «человек-праздник» или «солнечный зайчик». А пока что она — Эйлин Лири, и она больше не выйдет замуж. Такова жизнь; капитан не уходит с тонущего корабля. Кто сказал, что это не настоящая история любви?
Эйлин спала на стороне Эда. Ей там было не очень удобно, просто она не могла себя заставить лечь на свою сторону кровати. Каждый раз начинала вспоминать, сколько ночей там спала спиной к Эду. Хоть одну бы из них вернуть — чтобы повернуться к нему лицом.
Она знала: Эд хотел бы, чтобы его останки послужили науке. Но вскрытие назначено не было; врачи, которые ставили диагноз, не сомневались, что у него был синдром Альцгеймера и больше исследовать тут нечего. Группа, занимавшаяся разработкой нового лекарства, тоже не собиралась требовать вскрытия.
Эйлин могла тем не менее заказать вскрытие за свои деньги. Нужно только оформить кучу бумаг и перевезти тело из одного округа в другой. Вся процедура обойдется в восемь тысяч долларов — примерно столько под конец уходило за месяц содержания Эда в лечебнице. Однако Эйлин показалось оскорбительным платить деньги за исследование такого глубокого ума. Ученые должны бы локтями друг друга отталкивать, лишь бы добиться такой чести!
В конце концов она так ничего и не сделала. Не могла вынести мысли, что кто-то будет копаться в голове ее мужа. У него и так зубы сломаны, десны покраснели и распухли, волосы висят клочьями, прежние великолепные мускулы атрофировались, кожа, лишенная солнца и воздуха, шелушится, и весь он в ссадинах и болячках. Куда уж больше его уродовать? Он при жизни столько раз препарировал подопытных животных — сама мысль, что его тоже кто-то будет препарировать, вызывала отвращение. Он лег в землю нетронутым. Какие ответы получены — те получены, а незаданные вопросы пусть остаются без ответов. Наука сделала что могла. Теперь осталось только мертвое тело, и с ним Эйлин хотела обойтись бережно.
