Вернувшись в госпиталь, они обменялись адресами. Салли дала адрес фермы отца: «Шервуд, Кемпси, Маклей-Вэлли, Новый Южный Уэльс», — и тут же поняла, что не может себе представить, что жила там или будет жить потом. Но если туда придет письмо, она его так или иначе получит.
Они попрощались в вестибюле, и она уже была в дверях, когда он сказал:
— Знаете, вы очень похудели. Вы гораздо худее, чем были в Руане. Нельзя так изнурять себя работой.
За воротами рос высокий кустарник. Салли бросилась туда и дико закричала, надрывно, будто ворона, а потом слезы хлынули у нее из глаз. Минут через десять она пришла в себя и поспешила на ранний вечерний поезд в Лондон.
На Хорсферри-роуд Салли зашла в офис начальника военной полиции. Клерк за столом отвел ее в кабинет, где сидел средних лет капитан, который внимательно, не изображая ни сочувствия, ни осуждения, выслушал ее просьбу о свидании с Кирнаном в Олдершоте. Когда она закончила, он положил на стол руки ладонями вверх.
— Бесполезно, — сказал он. — Олдершот — британская тюрьма, и там свои правила. Существует договоренность, что они не будут нас раздражать, стреляя по нашим ребятам.
Неудача ее страшно расстроила, но вечером она все же пошла с Фрейд и ее врачом-американцем на комедийную постановку в Вест-Энд. В антракте, когда капитан Бойнтон встал в очередь, чтобы купить им шампанское, Фрейд сказала:
— Он всегда был уверен, что мы будем жить в Чикаго. У меня даже хватило ума, чтобы, как и Брайт, попытаться объяснить ему, что условия для хирурга в Мельбурне ничуть не хуже. Но для него, похоже, это дыра дырой.
— Да ведь так оно и есть, — проговорила Салли. — Нравится тебе это или нет, но это так.
— Из-за этого мы можем разойтись. Или, вернее, из-за меня. Пусть никто не думает, что я буду держаться за первого попавшегося.
— Глупо из-за этого терять порядочного человека.
Интересно, что Фрейд, по своему обыкновению, сказала «держаться за первого попавшегося» там, где другие сказали бы: «выйти замуж». Но стоило Бойнтону появиться с шампанским, пропасть между ними, казалось, исчезла. Американец гораздо нагляднее выказывал свои чувства, чем это делал Феллоуз по отношению к Лео. На сцене тем временем оживленно болтали и искренне веселились.
— Как думаете, персонажи этой пьесы в курсе, что идет война? — спросил Бойнтон.
— В том-то и прелесть, — сказала Фрейд. — Они живут в мире, где нет никакой войны.
— Похоже на Америку, — сказал он. — Но персонажи? Они как будто вне истории.
Фрейд заметила, что людям периодически необходимо делать промывание, чтобы избавить их от истории.
— Драматургу это удалось, — сказал Бойнтон. — Ну прямо благодетель человечества какой-то. Дайте ему Пулицеровскую премию.
— Да пожалуйста, — сказала Фрейд.
Американец обнял ее за талию.
— Ну только послушай, что она говорит! — воскликнул он, обращаясь к Салли.
* * *
Через пять дней она вернулась в Векевиль. Так же, как капитан Констебль в Эпсоме, в Лондоне Салли бегло осмотрела достопримечательности, которые пропустила в прошлый приезд. Но все время думала о возвращении. Первым делом она отправилась искать Слэтри и нашла ее в дальнем углу газовой палаты — та, кашляя, наблюдала за тем, как две медсестры наносят на тела солдат противоожоговую мазь. Онора увидела ее и, стуча каблуками по дощатому полу, кинулась навстречу.
— Есть минутка выпить чайку? — шепнула Салли. Разговаривая с Онорой, она автоматически наклонилась и поправила кислородную маску на лице солдата. Сыпь, вызванная ипритом, требовала мази. Но кислород был еще важнее. Раненый хмуро посмотрел на нее.
— Лошади, — проговорил он.
Солдат на соседней койке, не так отчаянно хватавший воздух, сказал, что его товарищ прав.
Они начинают ржать и пронзительно кричать, когда с глухим стуком рвутся газовые снаряды.
Эта речь так утомила его, что Салли погладила его по плечу, как будто этот жест обладал неведомой целительной силой и мог заставить его больной организм работать как надо.
— Салли, — пробормотала Онора, — тебя хочет видеть майор Брайт.
Онора повела ее из палаты по дощатому настилу в кабинет Брайта возле операционных. Тот писал отчеты и письма. Он встал из-за стола, и именно по этому, а не по тому, как вела себя Слэтри, она поняла, что есть новости, и испугалась, что случилось самое страшное, после чего нет смысла жить дальше.
— Чарли, — вырвалось у нее.
Брайт поднял руку.
— Крепитесь. Он жив, но ранен. Он лежал в Франвильре, но его перевели в более крупный госпиталь в Этапль.
— Но я уже израсходовала свой отпуск, — пробормотала она. И поняла, что говорит, словно школьница.
— Это не имеет значения. Ты сможешь его увидеть. Я все уладил.
— Какое ранение?
Брайт опустил глаза.
— Боюсь, ничего больше сказать не могу. Просто не знаю. Уверен, что ничего страшного… По-видимому, он в неплохом состоянии, раз попросил их связаться с нами.
Так и не распаковав вещи, она, изнывая от неизвестности, снова нашла автобус, который привозил солдат из большого учебного лагеря в Этапле, расположенного в тылу, за Корби, и увозил отсюда ходячих раненых. Она ехала в передней части салона переполненного автобуса, ничего не видя перед собой, не вступая в разговоры, несмотря на упорные попытки стоявшего рядом с ней офицера. Она была готова и к легкому ранению Чарли, и к тому, чтобы оплакать его смерть. Они ехали по сельской местности, где после мартовских и апрельских сражений деревни лежали в руинах, а из населения остались в основном старики и голодные дети, но больше всего было солдат. Шофер остановился по требованию солдат с разрешениями на отпуск и после долгих препирательств впустил их. Тут-то Салли, которая заняла переднее сиденье, узнала, что торможение и рывки с места убийственно опасны не только для шофера, но и для нее.
До госпиталя, который находился рядом с лагерем под Этаплем, они добрались только к вечеру. В свете уходящего летнего дня, как и несколько лет назад в Руане, немецкие военнопленные строили новый барак с усердием людей, работающих по контракту. За госпиталем лежал необъятный лагерь, висела какая-то давящая атмосфера, ощущение, словно на волю вырвалось нечто отвратительное. Ей показалось, что на лицах охранников и свободных от служебных обязанностей санитаров, прогуливающихся по дорожкам госпиталя, лежит печать деградации.
Она доложила о цели своего приезда в караулке, и ее направили в административный корпус, чтобы справиться, где лежал Чарли. Пока искали записи в картотеке, надежда сначала росла, а затем угасла, оставив вместо себя пустоту. Позвали санитара ее проводить, и они долго куда-то шли по дорожкам. Она нашла палату, поднялась по ступенькам, представилась медсестре и спросила Чарли Кондона.
