седло.
– Но, пошел, домой пора! – слегка стегнул поводом по шее.
Конь всхрапнул, попятился, легко вынес его на невысокий песчаный бережок. Заржал испуганно, и, тряхнув жесткой розоватой гривой, рванул к дому.
Краем глаза Егор увидел, как из ближайшего дымчато-синего перелеска серой молнией несется наперерез огромный волк. И хотя он был еще далеко, Егор почувствовал, как от ужаса зашевелились на голове волосы.
– Давай! Давай! – он пришпорил коня, слился с ним в единое целое.
Конь быстро пролетел луг и выскочил на старую мощеную дорогу. Ее давным-давно построили монахи, и вела она к заброшенному монастырю, который то и дело маячил на горизонте безгласой разрушенной колокольней. Егору нужно было добраться до развилки, а затем повернуть вправо, – к селу, где жили его дед и бабушка.
Он оглянулся. Осторожно свесившись, глянул вниз, – туда, где высекали из камней желтые искры конские копыта. Ни слева, ни справа никого не было.
«Нет? Привиделось? Мало что бывает?»
Но вот конь захрипел, закатывая глаза и отводя голову в сторону, затем шарахнулся к другой обочине. Егор – нет, не понял, скорее почувствовал, что волк все это время был где-то сзади, оценивая жертву, решая что-то в своей лихой волчьей голове. Так и есть. Теперь он бежал, не таясь, совсем рядом с Егором. Налитые кровью глаза его неотрывно смотрели на конскую шею. Егор машинально сунул руку в карман рубахи, вытащив оттуда мелочь, перехватил поводья и снова вцепился в шею коня. Волк рванул чуть быстрее, вновь тесня коня к обочине, стал будто ниже, весь подобрался, не теряя скорости, и, вытянувшись струной, прыгнул, целясь коню в самый верх шеи. Но за миг до того Егор швырнул в него мелочь, попав прямо в пасть… Тот щелкнул зубами на миг раньше, упал на спину, и тут же отлетел, как мешок, от удара копыта. Взвизгнул жалобно, покатился по дороге, похромал прочь…
Наконец, впереди показались долгожданные домики.
Егор облегченно вздохнул, натянул поводья, спрыгнул с коня, успокаивающе погладив его по жесткой красной гриве.
– Молодец, Рубин, молодчина!
И – вдруг что-то почувствовал, обернулся, и – обомлел. Там, за старым монастырем, где грудились серо-белые громады облаков, ехал всадник в высоком остроконечном шлеме. Его сияющие доспехи были прикрыты переливающимся синим плащом. Белый конь, увязающий по колено в облаках, покорно шел туда, где уже искало свою могилу умирающее солнце. Вдруг всадник остановился, снял шлем и медленно повернул голову.
«Владыка мира!» – Егор на миг ощутил, что сейчас встретит его властный могучий взгляд, и он уничтожит, испепелит его. Не со зла, и не из-за всеохватывающей власти, а из-за того, что он, Егор, не будучи равным, не уподобившись ему внутренне, посмел смотреть на него открыто. Так бегущий по руке муравей не понимает своего ничтожества, кусается отчаянно и храбро, но его жизнь всецело зависит от того, смахнут ли его, или просто раздавят…
Он зажмурился, присел на корточки, стал маленьким, меньше травы, меньше зерна, притаился. И вдруг на разрушенной колокольне ударил колокол.
– Откуда там колокол? – Он, наконец, решился открыть глаза. Всадника уже не было, лишь алела в закатных лучах серебряная трава.
Он взял коня под уздцы и пошел к дому. Вокруг стояла вечерняя тишина, которой устало радуется все живое. У двери на бревне сидел его дед и чистил ордена.
– Деда! – Егор, не чувствуя ног, побежал к нему, уткнулся в гимнастерку. Ему казалось, что он не видел деда дольше жизни, – что-то важное произошло перед их последним расставанием. Что-то, чего он не помнил.
От гимнастерки пахло табаком и позабытым дедовым одеколоном.
– Деда, ты ведь не умрешь?
– Уже не умру! – хитро усмехнулся дед, погладил его по голове.
– Деда, а нас чуть волк не съел.
– Ну, значит, долго жить будешь.
Из дома доносилось тихое пение колыбельной.
– Дедушка, а можно мне домой? Я хочу бабушку посмотреть. Я ее совсем не помню.
– Нет, Егорка, тебе нельзя, а то папу разбудишь. Он только родился, совсем маленький. А как умрешь, тогда и приходи. У нас тут хорошо. Сухари есть, пыжи есть, сено. Всего вдоволь.
– А Ванька тут есть?
– Если умер, то где-то есть.
– Дедушка, а если ты умер, то зачем тебе ордена?
Дед улыбнулся, его глаза увлажнились.
– А как же без орденов-то? Вот орден «За верность». Вот медаль «Сорок лет совместной жизни». А вот это самый дорогой орден, – «За молчание».
И дед тихо затянул себе под нос песню. Про весенний сад и то, как кто-то кого-то ждет домой.
Песня кончилась. Егор притих, а дед все обнимал его своей крепкой сухой рукой и улыбался.
Разборки
…Утром вся Зеленка гудела, обсуждая вчерашние ночные события. Оказалось, что обстригли не только их, но и множество другого народу с соседних полян. А ранним вечером, пока они еще гуляли по Коктебелю, толпа пьяных уродов налетела на крайние, ближайшие к поселку палатки и избила их обитателей. Вглубь Зеленки они почему-то не пошли.
Глюк с утра встал, намотал себе на голову полотенце и, превозмогая головную боль, поехал за Кубой в Феодосию. Вернулись они вдвоем после обеда. Куба был совсем плох. Он еле стоял на ногах, – бледный, запухший, с иссиня-черными кругами под глазами. Медицинская сеточка на его голове прижимала ко лбу большую толстую марлю. Кубу мутило.
– Я к менту бежал. Думал, что он хоть тормознет этих сволочей, – отрывисто говорил Куба. – А потом вижу, что он отмороженный какой-то. Рожу отвернул, типа не при делах. Гуляет типа. Я тормознул, а потом дальше рванул, а он, гад, в этот момент меня ногой подцепил. Ну я – башкой о ступеньку. А эти сволочи ему: «Спасибо, братан». Эх, знал бы. У нас в Казани беспредел, конечно, и менты сволочи, но от Крыма я такого не ожидал.
– Чудак ты, Куба. Это ж менты. Собаки режима, – пожал плечами Том.
– Шов чешется! – Куба снял сеточку, осторожно убрал марлю. Его голова была вся в сизо-красных буграх, будто ей играли в футбол. Через весь его лоб шел длинный, зашитый черными нитками шов в форме буквы «Г».
– Не боись, – хмыкнул Монгол, – до смерти заживет.
– Меня из больницы не выпускали, поэтому через окно пришлось убегать. Еще хорошо, что одежду не забрали.
– Почему? – не понял Том.
– Я за операцию и процедуры не заплатил. Врач, мудила, сказал, что пока друзья не заплатят, он меня не выпустит. Все, кончилась советская халява.
– Куба, у тебя тут волосы клочками. Пошли, на море побреемся. – Глюк озабоченно посмотрел на Тома. – А
