Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
батальон связи на конной тяге – кучка ландверовцев, сформированная по большей части из второочередников Эльбинга и ближайших окрестностей. В воздухе чувствовалось недоброе, накануне нам раздали боевые патроны. В должности унтер-офицера и начальника команды по налаживанию радиосвязи я прилагал отчаянные усилия, чтобы понять лошадиную науку и научиться худо-бедно держаться в седле. В холщовых штанах, с обнаженным и обожженным солнцем докрасна торсом мы скучали на поле, где не росло ни одного деревца, и каждые пару минут обрызгивали лошадей водой из шланга[179].
О других этапах военной биографии Герлаха в его мемуарах больше нет никаких упоминаний. Лишь однажды говорится, что зимой 1940/41 года они стояли в Париже, где Герлах уже бывал студентом. Но тогда атмосфера в оккупированной французской столице, если верить тексту, царила подавленная:
Центр города для немецких солдат был закрыт, попасть туда позволяло лишь специальное разрешение. На наше отделение командование выделило три пропуска, которыми офицеры пользовались по очереди. Так я снова увидел город, и на этот раз он предстал в совершенно другом свете. Особого ущерба война ему не нанесла, но куда ни глянь – повсюду унылые серые здания, залитые слякотью улицы, утопающие в густом тумане промозглой зимы. Люди: подавленные, голодные и промерзшие до костей, еще не оправившиеся от страшного и стремительного поражения (…) Ни де Голля, ни Сопротивления – всего этого еще нет. Робкие разговоры о сотрудничестве, о Марселе Деа и новом социализме, тайные надежды на маршала Петена, великого старика из Виши, который предотвратил самое худшее. С корректными оккупантами обращение подчеркнуто вежливое. О темных делах СС или гестапо ни сном ни духом[180].
Далее запись, сделанная наспех, о том, что последовало после оккупации Парижа:
В один из мартовских дней неожиданный приказ сниматься. Очертя голову все ринулись вперед, по уши ввязались в югославскую авантюру и вскоре после этого – в безумную войну против Советского Союза, от которой по-хорошему предостерегали французы – куда более дальновидные, чем наш брат[181].
Вот только как и когда Герлах успел дослужиться до обер-лейтенанта? Как ни парадоксально, но ответ на этот вопрос содержит личное дело, заведенное в советском плену, где сам Герлах подробно перечисляет, в каких боях участвовал, когда и какое звание получил: с февраля по апрель 1940 года он проходит курсы подготовки будущих офицеров в Галле и оканчивает их в чине вахмистра. В апреле 1940 года следует перевод в Кёнигсберг в 1-й батальон связи. С августа 1940-го Герлаха снова переводят в 228-й батальон связи, в Вестфалию. 1 сентября назначается лейтенантом запаса и с декабря 1940-го по апрель 1941-го исполняет обязанности командира взвода в оккупационных войсках во Франции, после чего его перенаправляют в Югославию (апрель 1941-го), но только на месяц. В июне 1941 года он уже офицер 16-й мотострелковой дивизии, а с 22 июня – участник “русской кампании”. 24 июля новое назначение: на должность начальника отделения разведки и контрразведки 48-го танкового корпуса. 1 июля 1942 года его производят в обер-лейтенанты. С 24 октября 1942 года доверяют руководство отделом разведки и контрразведки при штабе 14-й танковой дивизии[182].
Герлах принимает участие в русской кампании с самого начала, чудом выживает в смертоносном Сталинградском котле, укрываясь с остатками разбитой 6-й армии в окопах, подвалах, брошенных блиндажах, и в конце января 1943 года сдается в плен. С этого момента начинается его долгая одиссея по лагерям, которая продлится семь лет. Первый этап – городская тюрьма в Бекетовке, в 15 км к югу от Сталинграда. Уже на следующий день после прекращения боевых действий замнаркома внутренних дел СССР Иван Серов – через несколько лет в 1950 году он лично будет заниматься рукописью Герлаха – 3 февраля 1943 года отдает приказ о незамедлительном создании под Сталинградом в необходимом количестве лагерей для военнопленных. Как вскоре стало ясно, советская сторона сильно недооценила масштабы капитуляции, ошибаясь в своих подсчетах на десятки тысяч[183]. Сборный пункт решили устроить в Бекетовке: по сравнению с другими районами разрушений здесь было значительно меньше, хотя от общего жилого фонда оставалось не больше 10 %. По предварительным оценкам, “условия на сборных пунктах и в распределительных лагерях царили убогие – и это в лучшем случае… вот куда приходили пленные после долгих изнурительных маршей по окрестностям Сталинграда – без питания и размещения на ночлег, да еще при низких минусовых температурах, приходили в состоянии глубокой апатии и в вечном ожидании «спасительного выстрела», который бы положил конец их страданиям”[184]. Когда колонна Герлаха прибывает в Бекетовку, он, в отличие от многих других, обмороженных и вконец истощенных, еще способен воспринимать происходящее:
БЕКЕТОВКА. На улицах тьма людей, в основном женщины и дети. Сколько жизни в столь близком соседстве от мертвого города! Замкнутые лица, испытующие взгляды. Редкие угрозы словом или жестом. Подростки продираются вперед, замахиваются для удара. Конвойные спокойно, но настойчиво их останавливают. Все происходит бесшумно, почти без звука. Бройер кожей чувствует на себе чужие взгляды, которые впиваются в его лицо, и иногда – вот диво! – в них мелькает сочувствие. Тут же, правда, находится объяснение: голова его перевязана! Вид, наверно, ужасный, в грязных бинтах с засохшей кровью. Но рана на левом глазу, кажется, хорошо заживает и уже почти не болит. Забинтованная голова оказывает на окружающих магическое воздействие. Повязка на голове воплощает образ настоящего героя. С простреленным пузом или обмороженными ногами – уже не герой, нет, это совершенно исключено![185]
В период между 3 февраля и 10 июня 1943 года только в Бекетовке умирает более 27 тысяч пленных, уровень смертности среди тех, кто пережил Сталинград, 90 процентов[186]. В ходе войны в Советском Союзе организовано около 3000 лагерей для военнопленных, которые классифицируются на основные и запасные. Количество заключенных в них варьируется от ста до нескольких тысяч. В каждом основном лагере есть свое управление. Но и запасные лагеря вполне самостоятельны: с лазаретом, кухней, прачечной, парикмахерской, сапожной мастерской[187]. С первого до последнего дня военнопленные заключены в систему “тотальных институтов”, где радикально ограничена свобода передвижения и где человека постоянно держат в ежовых рукавицах с помощью жесткой дисциплины[188]. Начиная с утренней гимнастики, с так называемых оздоровительных процедур, эти институты накладывают свою властную руку и на все другие сферы: от трудовых нарядов до организации досуга, возможности которого все больше расширяются. Каждый пленный солдат, таким образом, переживает “экстремальную ситуацию”[189]. Особенно нелегко тем, кто попадает в плен один, а не в составе группы. Все устраивается иначе при коллективной капитуляции, и именно такая имела место в Сталинграде. Поначалу Герлах рассматривает ее как “анонимный акт” – он один из многих тысяч. По счастью, его распределяют в группу специально отобранных офицеров, которых переводят в другое место. В своих воспоминаниях Герлах
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
