никто не имеет права сказать мне, что я — нечто отстранённое и незаинтересованное… Мне, конечно же, бывает жалко всех, кто аннулируется незаслуженно… Я даже иногда по этому поводу плачу по ночам… Проливаю много горючих слез… Поверьте… Но вы все… Те, кто здесь собрался, должны меня понять и не судить строго… Тем более осуждать не надо… Ведь в сущности, кто я такой?.. Ну, то есть не конкретно я, Уроборос, а вот это существо, которым я вынужден стать на некоторое время, сущность, создание, — вы назвали его Альфредом и дали ему работу Свидетелем, а кое-кто, не будем конкретизировать, даже полюбил его… Это самое мерзкое и отвратительное, что только может существовать во вселенной, во всех вселенных, во всем бесчисленном множестве их! Оно распространяется, как зараза, как смертельная болезнь, проникает во все интерпретации вселенной, отправляя их, уродуя и оскверняя… Это здесь, в вашем тихом мирке, зажатом между Светом и Тьмой, вытянутом, как кишка, уходящем в бесконечность вслед за Дорогой, не имеющей ни начала, ни конца, где живут наполовину счастливые люди, любящие, но не знающие взаимной любви, он — почти никому неизвестный Свидетель Дороги, живущий в маленьком деревянном домике и достойно выполняющий свои обязанности, приносящий какую-то пользу… Ведь он, как и вы все, прекрасно осознает, что быть в вашей безграничной вселенной, вечной и бесконечной, хотя бы наполовину счастливым — невиданная роскошь! Ведь в ней по определению не может быть никого, кто может быть счастлив более, чем наполовину. И он преспокойненько сидит здесь, затерявшись в бескрайних просторах, не причиняя никому вреда… Но, поверьте, он, как корень самого ядовитого сорняка, только и ждёт момента, чтобы распространиться везде и всё отравить… Уж кому-кому, а мне-то это хорошо известно!.. На данный момент я вытравил его повсюду, в таком количестве миров и в стольких их вариациях, что не счесть, почти очистил, можно сказать, мироздание от него… Остался только вот этот корешок… Вырви его, и с ним будет навсегда покончено…
— Извините!
Этот женский голос был мне знаком! Тонкий, звонкий, нежный, — кажется, ничего не может быть тоньше, звонче и нежнее! Люди за спиной Геродота расступались, пропуская кого-то, — толпа была похожа на темную воду, прозрачную и глубокую, куда свет не может проникнуть, не имеющую дна, — и что-то медленно всплывало на поверхность. Не что-то, а кто-то раздвоенный. Два совершенно одинаковых человека, нонсенс этого мира, практически чудо — Гертруда и Аделаида — честно говоря, я не помнил, кто из них поперечница Геродота, в которую из них он влюблен, а какая влюблена в него, — да и неважно это было в данном случае, — они не предстали передо мной раздельно, — словно из зеркала вышло два оживших отражения одного человека, после чего он разбил его, а сам бесследно исчез. Отражения не могли существовать друг без друга, — возможно, воспринимали окружающий мир бинокулярно или стереоскопически, как два глаза, которые по-разному видят одно и то же, а мозг благодаря сложному процессу фузии сливает две разных картинки в одну, объёмную. Даже Уроборос был слегка удивлён и восхищён этими живыми отражениями невероятно красивого и утонченного человека, но удивлён и восхищен он был через меня.
— О! Какая приятная встреча! И вы здесь! — проявил Уроборос радость через меня. — Попали, так сказать, в круг избранных, которых, впрочем, довольно много. Хотите мне что-то сказать? Я вас с особенным вниманием выслушаю.
Гертруда и Аделаида или Аделаида и Гертруда, плечом к плечу, вышли вперёд, оставив у себя за спинами Геродота, который словно утонул в них и был этому безмерно рад.
— Да, — заговорила одна из девушек, вероятно, Аделаида. — Нельзя ли вас…. Ну, то есть Альфреда, не трогать и оставить здесь под нашу ответственность?.. Если это имеет какое-то значение, то мы можем дать ему развернутую положительную характеристику с места работы. Он пишет интересные отчеты, полные переживаний и добрых мыслей, что, несомненно, является заметным и значительным вкладом в жизнь нашего локального сообщества. Мы можем взять его на поруки, присматривать за ним. Он сам, я уверена, даст вам обещание не делать ничего плохого… И, когда придёт время, он спокойно исчезнет, растворится в вечном забвении, чтобы никогда и нигде больше не всплыть на поверхность… Неужели этого мало?
Я смотрел в лицо Аделаиды, и в это мгновение оно казалось мне самым прекрасным лицом из когда-либо и где-либо мной виданных. И, несомненно, Уроборос не готов был это оспорить, что не помешало ему остаться собой:
— Мало. Конечно же, мало… Будь он хоть самым распрекрасным человеком вашего мира, заступись за него все его обитатели без исключения, этого всё равно будет недостаточно!.. Потому что он, прожив здесь замечательную жизнь, уйдёт в Исчезновение, но не исчезнет, как вы себе это представляете. Исчезновение станет для него благодатной почвой, оросит его живительной влагой, трансформирует и преобразит, укрепит, поможет размножиться и распространиться по всей вечности… Мне снова придётся уничтожать целые миры вместе с ним, другие миры, полные таких же невинных и прекрасных созданий, как вы…
— А нельзя ли тогда… — на этот раз заговорила, скорее всего, Гертруда, — только вас… Ну, или этого Альфреда аннулировать, чтобы весь наш мир остался целым и невредимым? Если без аннулирования никак нельзя обойтись, то почему бы вам не забрать одного человека вместо того, чтобы уничтожать целый мир? Как-то это нерационально получается…
Уроборос медленно и не без удивления перевёл взгляд с Аделаиды на Гертруду. Образовалось что-то тревожное, проклюнулось из пустоты, из не существования, из абсолютного мрака, и начало расти, как дерево — сообщение всему миру: нет ничего страшнее неизбежности жизни! Я почувствовал этот древний страх — то, как он проклюнулся в Уроборосе, — переведя взгляд с одной девушки на другую, он понял, что по какой-то неведомой причине не может их отличить друг от друга. Это было чем-то невозможным, — не существовало в природе ничего одинакового настолько, чего бы он не смог отличить… До этого момента… Девушки были совершенно одинаковыми, словно какое-то незнакомое существо, раздвоенное и помещённое в одну и ту же реальность. Идентифицировать его он не мог — посчитал это казусом, вызванным тем обстоятельством, что он ещё не совсем он, — более, чем наполовину, но все же пока не полностью Уроборос. Поэтому и не может найти ни одного отличия в девушках.
— Это так не работает! — сухо ответил Уроборос, и его голос был таким сухим, что, кажется, мог в любую секунду рассыпаться в прах. — В другое время, в другой обстановке, в другой жизни я бы объяснил
