они могут сгореть. Уроборос знал, кому принадлежит голос из толпы, велевший закрыть дверь, искал этого человека, активно принюхивался, как собака, идущая по следу.
— Вот ты где! — радостно воскликнул Уроборос, всплеснул руками и остановился. — Ну, здравствуй, Геродот!
Уроборос тщательно обшарил взглядом лицо бывшего менеджера Банка. Кажется, нос у того стал менее курносым, более прямым и правильным, что свидетельствовало о какой-то тяжелой внутренней работе, которую этот человек проделал ради высокой цели, что и повлияло на его внешность, заметно облагородив её. И взгляд Геродот не прятал, как все остальные, смотрел прямо с великой настороженностью, но и с отчаянным вызовом, что не могло не нравиться, то есть, что не могло не понравиться кому угодно, в том числе Уроборосу.
— Здравствуй! — ответил Геродот. Голос его не уступал взгляду в дерзновении перед лицом неведомой опасности, с которой он никогда ещё не сталкивался.
— А где же угощения? — с улыбкой поинтересовался Уроборос и окинул быстрым взглядом окружающее пространство, заполненное людьми, а не столами с яствами. — В прошлый раз было. Здесь кафе или что?
— Угощения не будет! — отрезал Геродот.
— Ну, ладно… А зачем вы все здесь собрались?
— У меня к тебе встречный вопрос. Зачем ты сюда пришёл?
— Отвечу, если ответишь ты. Я первый спросил.
— Хорошо. Но сначала скажи: это ещё ты или уже нет?
Уроборос счастливо улыбался. Как же ему нравилось, когда попадалось что-то любопытное! Подвергать аннулированию не любопытное было не очень интересно.
— Сложно сказать… И долго… — Уроборосу некуда было спешить, ведь он был везде и нигде, когда и никогда, одновременно. Поэтому говорил нарочито медленно, впихивая паузы не только между словами, но и между отдельными звуками, из которых они состояли, что вводило окружающих в почти гипнотический транс, позволяющий им не впасть в раздражение. — Если коротко, то я пока ещё не он, но уже не я… С чем бы этаким себя сравнить?.. О!.. С эпоксидной смолой. Жидкий и льющийся. Но стоит меня смешать с закрепителем и подождать, как — вуаля!.. Две отдельных субстанции превращаются в одну, в нечто третье, твердое, как камень…
— Ясно. Значит нельзя позволить тебе смешаться с закрепителем… Где Уроборос? Идёт по твоему следу?
— Сложно сказать. Он успел в меня впрыснуть, так сказать, часть своего закрепителя… Скотина такая… Поэтому, отчасти, он уже здесь, но не совсем, потому что мне всё-таки удалось сбежать… Он, наверное, где-то там бредет по полям и лесам, тычется придурковато в разные места, пытаясь меня найти… Найдет, конечно… Сомневаться тут не приходится… Он упрямый и гадкий, просто ужас…
— Так! Проверьте, хорошо ли закрыта дверь! Наблюдайте за улицей! — Геродот хорошо поставленным командным голосов отдавал распоряжения. — Предупреждайте обо всём подозрительном, что снаружи увидите. Ни в коем случае не открывайте дверь и никого сюда не впускайте, даже если это ваш поперечник!
Поперечник! Как мог я забыть о своём поперечнике? О Петре. Неужели она ничего не знает о происходящем? Никто её не посвятил, а сама она ничего не поняла, не почувствовала, ходит где-то по своему участку Дороги. Зашла, возможно, в Библиотеку, удивилась, увидев ложе из книг, — наверняка, обвинила меня в этом беспорядке, — Курта, скорее всего, не застала, — он, принюхиваясь своим длинным носом к воздуху мира, который подлежит аннулированию, неспешно идёт по моему следу.
Я, Свидетель Дороги, не обладал таким же нюхом, как Уроборос, не имел такого же острого зрения, как у него, и не мог с таким же, как он, дерзновением и спокойствием смотреть в лица людей, но всё-таки я, пересиливая страх и смущение, оглядывал их, стараясь увидеть Петру, но не находил её. И самое отвратительное — я не чувствовал её близости, как на своём участке Дороги, где я знал, что она, хоть и не рядом со мной, но близко, и у меня всегда есть шанс увидеть её снова, а здесь я этого не чувствовал, — более того: во мне сидела уверенность, что её не только нет поблизости, но, вероятно, вообще почему-то нигде нет и не будет уже, и я никогда её больше не увижу. Это было настолько неприятное ощущение, что мне легче было забыться, передав бразды правления моим я Уроборосу, чем продолжать бороться за себя непонятно зачем.
— Итак, теперь объясните мне, зачем вы здесь собрались и почему вас так много? Количеством ведь делу не поможешь. Надеюсь, вы это понимаете… Можно было обойтись одним единственным Геродотом… — Уроборос говорил вместо меня.
— Понятно, зачем: чтобы остановить тебя, — волнение в голосе Геродота перестало чувствоваться. Кажется, он полностью освоился с ситуацией. Молодец! Быстро привыкал ко всему. Значит, ему и к своему не существованию не составит труда привыкнуть. — Уроборос грозит всему нашему миру уничтожением… Как можем мы стоять в стороне и равнодушно ждать, когда он это осуществит… Вот мы и собрались здесь… Добровольцы… Полностью осведомленные люди… Уроборос — не Уроборос. Ты — не ты. Это неважно… Главное, мы точно знаем, кем ты был и, надеемся, все ещё им являешься. Свидетелем Дороги! Нашей Дороги… Это ведь так? Мы не хотим исчезать! Я не хочу исчезать! И обращаюсь к тебе с этими словами от имени всех людей нашего мира, возможно, и не идеального, но не такого уж и плохого. Мы любим его и хотим в нём прожить свою жизнь. Ты тоже не чужой человек! Не чужой нам! Ты жил бок о бок с нами!.. Появился, получил имя, влюбился и стал любимым! Занял должность Свидетеля Дороги. У тебя есть собственный дом — именно такой, какой тебе нравится… Мы построили тебе его… Быть Свидетелем Дороги очень уважаемая и важная должность в обществе. Наблюдать, анализировать, исследовать пусть и небольшой, но ключевой участок пространства! Что может быть важнее и ценнее? Мы очень надеемся на тебя, что ты не подведешь, не отвернёшься от нас. Не станешь каким-то холодным Уроборосом, чужим и жестоким…
Столько надежды было в этих словах! У меня аж сердце защемило от любви и жалости ко всем этим людям и ко всему их миру. Но только у меня, но не у Уробороса.
— Хорошо сказано, — одобрительно кивнул он. — Теперь моя очередь отвечать. Я скажу, зачем сюда пришёл… Я не мог не прийти… Всё-таки я не какой-то там бесчувственный изверг, уничтожитель миров, не какая-то там бездушная и безликая сила, не знающая жалости… У меня есть собственное лицо — в каждом из миров я в обязательном порядке обретаю его… И плоть. Даже имя получаю, как положено… Я живу, дышу, люблю и страдаю, так что
