вам, что такое рациональность во всех подробностях, но не здесь и не сейчас… Поэтому буду краток: аннулировать меня одного не получится… И вашего Альфреда — тоже не получится… Или сразу всех скопом, нас, меня и его, и вас, или никого…
— Значит, всё-таки можно никого?
Уроборос не понял, кто сказал это, Аделаида или Гертруда, не успел заметить, поэтому переводил взгляд с лица одной девушки на лицо другой.
— Нельзя! — рявкнул он, демонстрируя на этот раз крайнее раздражение, на грани бешенства. — Чего вы вообще вцепились в эту никчемную интерпретацию?! Что в ней такого примечательного? Убогая, недоделанная, ущербная… Было бы из-за чего убиваться… Ну, сгинете здесь и что? От этого вас не станет меньше! Каждый из вас преспокойно продолжит существовать в бесчисленном количестве других интерпретаций, и любая из них — намного лучше этой… Ну, положим, не любая… Но, без сомнения, добрая половина из них — точно. Выбирай, что называется, на вкус! Никто вас там трогать не будет… Живите, сколько хотите и как хотите… Аннулируются только те интерпретации, без которых качество вселенной только улучшится… И вам это на руку. Живите и радуйтесь, сколько душе угодно… А всякую гадость оставьте мне… Её вытравливать — моя обязанность и работа…
— Да он всё врёт! Мозги нам пудрит! Это же ясно, как божий день! Он не может никого здесь аннулировать без нашего согласия! — это был не идентифицированный выкрик из толпы. Нельзя было даже точно сказать — мужской голос или женский.
— Кто это сказал? — Уроборос заметался вдоль толпы, которая стояла перед ним стеной, плечом к плечу. Он заглядывал в лица всем подряд и даже высоко подпрыгивал, чтобы посмотреть над головами. — Да кто это сказал-то? Признавайся! Не бойся! Не аннулирую.
В одном месте толпа медленно расступилась, пропуская кого-то, как до этого Аделаиду и Гертруду.
— Давай, давай! Выходи! — подгонял Уроборос таинственного смельчака. — Посмотрим на тебя вблизи.
Вышла Микаэла и позвала каким-то не своим голосом:
— Альфред, Альфред!
Уроборос перевернулся, как монета, орёл — орешка, — оказался направлен внутрь меня, а я — наружу. Зачем-то дал мне возможность увидеть Микаэлу и пообщаться с ней.
— Микаэла! — ответил я.
— Это ты! — она подошла ко мне настолько близко, насколько это было возможно. Её лицо стало миром, кафе, людьми, и оно было настолько полноценно и красиво, что я не понимал, как можно его не любить. Это казалось чем-то настолько абсурдным и неестественным, что вызывало тошноту. Ничего более родного и близкого не существовало для меня в этом мире, чем лицо этой нелюбимой девушки.
— Я им не верю! — произнесла она глазами и губами, полными любви ко мне. — Они сказали, что ты — причина страдания и гибели невинных людей. Что бесчисленное количество миров, носителей жизни, уже уничтожено с одной лишь целью — стереть все следы твоего существования где-либо в прошлом, настоящем и будущем. Что ты подобен какому-то ядовитому сорняку, распространяющемуся повсюду лишь с одной целью — всё портить и всем вредить. Этого не может быть! Зачем они возводят на тебя напраслину? Вот же ты! Передо мной. Чистый, открытый и красивый. Ты никого не мучаешь, никому не вредишь. Приносишь огромную пользу. И ты не виноват в том, что любишь не меня, а другую девушку! Ты просто не можешь иначе, как не может солнце по-другому двигаться по небу. Нет в этом мире такого закона, чтобы любовь стала взаимной. Но, я уверена, появись у тебя хоть самый крохотный шанс ответить мне взаимностью, ты бы им непременно воспользовался… Как я могу обвинять тебя в чём-то плохом, что сделал не ты конкретно, а какие-то другие твои воплощения? Как я могу осуждать тебя в нелюбви ко мне, если я сама такая же? Ведь я люблю того, кто не любит меня, и не люблю того, кем любима.
— Микаэла, Микаэла, прости меня! — если бы я мог плакать, то обязательно плакал бы. Я не мог, но зато мог говорить словами, полными слез. — Прости меня за то, что я не могу и не умею любить тебя. Если бы это только было возможно, в ответ на твою любовь я бы полюбил тебя и бросился в твои объятия со всем пылом и жаром, на которые только был бы способен! Возможно, где-то в другом мире, в фантастическом мире, это сейчас и происходит. Мы заключаем друг друга в объятия и любим так, как это бывает только во снах. Живём долго и счастливо, умираем почти одновременно, именно умираем, а не уходим в Исчезновение. И больше не возвращаемся нигде и никогда, потому что повторить любовь невозможно, потому что повторение стирает любовь, делает её прозрачной, невидимой, несуществующей. Любое повторение должно прекратиться, чтобы от любви осталось хоть что-то. Любовь может воскреснуть, но только не в повторении. Где она может воскреснуть?
Лицо Микаэлы вытягивалось и загибалось по краям — оно словно хотело обхватить меня со всех сторон, вобрать в себя и остаться таким навсегда, чтобы я жил внутри него.
— Спасибо, спасибо тебе за эти слова, Альфред! — Микаэла тоже плакала бы, если бы могла, но она не могла, поэтому наполняла слезами свои слова. — Зачем нам быть здесь? Нам тут нечего делать. У нас есть своя работа на Дороге. Тихая, благородная, приносящая всем пользу. Мы Свидетели! Пойдём каждый на свой участок, будем трудиться по соседству, иногда встречаться, чтобы обсудить что-то важное, поделиться опытом. Мы станем хорошими друзьями и коллегами. Я не буду приставать к тебе со своей любовью, навязывать свои чувства и обременять тебя ими. Ты будешь сам выбирать время и место для наших редких встреч, когда тебе заблагорассудится. Мне и этого будет достаточно для маленького кусочка счастья. Я бережно возьму его в руку и вложу себе в сердце, чтобы он согревал меня, и ничто не могло бы его потушить…
Может быть, нам с Микаэлой надо было взяться за руки, чтобы на глазах у множества людей вместе выйти из кафе? Пусть бы вывалили за нами на улицу и долго смотрели нам вслед, пока мы не пропали бы из виду. Они молчали бы, не двигались и думали каждый о своём, а мы бы ни разу не оглянулись. Но всё пошло не так… Просто Уроборос снова перевернулся, как монета — теперь уже он смотрел наружу, а я — внутрь самого себя.
— Ну, хватит! Хорошего, как говорится, понемногу! — беззлобно, но твёрдо сообщил Уроборос о своём присутствии. — Мило побеседовали, поплакались друг другу в жилетку и
